Зимовье

Чуть опоздав, подошла классная руководительница седьмого «Б», Наталья Сергеевна, торопливо со всеми поздоровалась, и педсовет начался. Аккуратно и сдержанно Элла Андреевна рассказала: для всех них это чрезвычайное происшествие и по уставу школы наносить татуировки ученикам нельзя.

– Да где это видано?! Ты же девочка! Такая молоденькая, красивая… а это же навсегда! – постоянно вставляла реплики завуч, поджимая губы после каждой фразы. – И на тебя смотрят младшие ученики!

– Ну, хотя бы не на видимых частях тела, если обойтись без них никак невозможно. Соня…

– Да что значит «обойтись невозможно»?! – Зыркнула на директрису завуч, ей никогда не нравился её чересчур мягкий подход к важным вещам. – Это что, такая большая необходимость? Что это вообще может значить? Этот зигзаг на твоём лбу? – спросила Анна Константиновна у Софьи, а потом глянула на классную руководительницу. – Что, если это какой‑то знак? – она выразительно вскинула брови, как будто хотела, чтобы учительница поняла её с полуслова. – Как с этими, в шестнадцатом году, ну вы поняли.

Наталья Сергеевна действительно поняла. Она удивленно посмотрела на завуча, а потом с сомнением на Софью Зорину, от которой никаких тревожных сигналов не исходило. В самый пик волны групп смерти в школу прислали большую методичку по выявлению детей, находящихся в уязвимом положении. Дарья по распоряжению руководства целый год тестировала детей по этой методичке, и что‑то ей подсказывало, что у Софьи Зориной дело было не в этом. Даша посмотрела на классную руководительницу и легко помотала головой и ей и самой себе: вряд ли, конечно, но всё равно нужно будет поговорить и проверить это.

Юлия Николаевна на переглядывания педагогов не обратила внимания. Она была занята тем, что то и дело тыкала дочку локтём вбок и что‑то шипела на левое ухо, в нём, видимо, не было наушника. Соня на каждый тычок задерживала дыхание и прикусывала воспалённый от трещины уголок губы. Второй рукой мать вцепилась в сумку и, наконец, остановила её на своих коленях. Она была очень раздражена и как будто даже опережала неприятные замечания, поспешно дёргая девочку: «Слышишь, что тебе говорят?!», а лицо явно выражало: «Слышишь, что они говорят мне?». Дочь на неё ни разу не взглянула и только глубже втягивала голову в плечи, как будто плечом пытаясь между собой и матерью поставить преграду. Ни одного реального слова педагогического коллектива ни до матери, ни до дочери на самом деле не долетали. Мать замечания превращала в собственные претензии и яростным шипением вливала их в ухо девочки: «Что ты меня вечно позоришь? Чего тебе еще надо‑то от меня?». Софья всеми силами концентрировала внимание на школьной доске, Дарья заметила, как у неё дёрнулся подбородок.

– И что же нам теперь с ней делать? – риторически спросила завуч и сердито оглядела всех присутствующих.

– Строго говоря, теперь уже ничего не сделаешь… – со вздохом протянула Наталья Сергеевна. – Разве что выводить эту татуировку.

– Выводить татуировку сразу же нельзя, – проговорила директриса, сделав вид, что не замечает удивлённые взгляды остального коллектива. – Давайте, пока что Софья просто попробует прикрывать её челкой? Конечно, мы не можем одобрить такое поведение. Конечно, это нарушает наши правила и может дезорганизовать учебный процесс. Но в тоже время для нас и для вас, – Элла Андреевна кивнула в сторону родительницы Зориной, которая очень напряженно водила головой из стороны в сторону, – важным должен остаться ребёнок и его неотъемлемое право на образование и, в какой‑то мере, принятие. Мы, София, очень надеемся, что ты на этом остановишься и перенаправишь энергию в несколько иное русло.

Дарья словам директора кивнула, обрадовавшись, что никаких советов провести девочку по психолого‑педагогическим комиссиям не поступило. Единственное, что Элла Андреевна еще добавила: