Аспект белее смерти
Чудак! Ну какой мне ещё чай? Особенно лучший в городе? У меня и на разбодяженный сушёной морковкой денег нет.
На паперти церкви Серых святых было не протолкнуться от нищих, и туда я не пошёл, вместо этого свернул к монастырским воротам, но не тут‑то было.
– Куда прёшь?! – заступил на дорогу один из собиравших пожертвования монашков и вдруг как‑то очень уж жёстко взял под локоток. – Ну‑ка, стой!
– В госпиталь мне! – пояснил я и попытался высвободить руку, но безуспешно.
А вырываться силой не рискнул. Пусть парень и был не шибко широк в плечах, зато его серую рясу опоясывал красный шнур. Адепт!
– Зачем ещё? – потребовал объяснений монашек, лицо которого аж перекосило, словно от меня разило нечистотами. Уголки узких бледных губ опустились в презрительной гримасе, надменное лицо заострилось, и чуть загнутый вниз длинный нос явственно напомнил птичий клюв.
– Ногу зашиб, – сказал я и добавил: – А знахарка сюда идти велела.
– Покажи!
Меня так и подмывало ударом кулака свернуть длинный тонкий нос набок, но за такое и на рудники сослать могли, так что проявил благоразумие и задрал штанину. Думал, надоеда заставит обнажить ногу до колена, но тому хватило одного лишь взгляда на спустившуюся к щиколотке черноту.
– Шагай! – указал монашек на калитку у ворот и сам потащился следом.
Я так и чувствовал, как буравит меж лопаток спину его напряжённый взгляд. А вот монахи на входе нас будто не заметили, им даже пояснять ничего не пришлось.
– Прямо! – скомандовал адепт, когда в просторном внутреннем дворе я завертел головой по сторонам.
Прямо – это не в госпиталь. Госпиталь – мрачноватое, как и все здесь, длинное трёхэтажное здание в левом углу. По соседству с ним располагались странноприимный дом, столовая, какие‑то казематы и проход к монастырской обители. По правую руку остались церковь и хозяйственные постройки.
Я замедлил шаг и указал на госпиталь, толчком в спину меня отправили дальше.
– Шагай!
Стоило бы возмутиться и потребовать объяснений, но нами как раз заинтересовался пожилой монах, пояс которого был сплетён из красного и оранжевого шнуров. Острый взгляд уколол почище спицы, я аж оступился. Но не упал, лишь втянул голову в плечи и захромал в указанном направлении.
Нисколько не удивился даже, когда нашей целью оказались казематы. Взмок от страха и пожалел, что вообще сюда явился, – это да, а вот удивления не было ни на грош. В голове так и билось:
«Взял чужое – жди беды! Взял чужое – жди беды! Взял чужое – жди беды!»
Я – взял, вот и влип. Вляпался даже! Зря Рыжулю послушал!
Отчасти успокоился я лишь после того, как мы миновали уходившую в подземелье лестницу и остановились на пороге то ли небольшой комнатушки, то ли просторной кельи. Сидевший за придвинутым к окну столом высокий худощавый мужчина что‑то писал; подпоясан он был самым обычным серым шнуром, а вот ряса оказалась чёрной.
Неужто целитель какой?
Монах отложил перо и обратил к нам своё мягкое бесстрастное лицо.
– Говори! – разрешил он.
– Привёл вот, отче… – сказал замерший в дверях адепт и, надо понимать, указал на меня.
– Брат Тихий, что я говорил о важности связного изложения мыслей?
На медика дядька нисколько не походил, и своей вкрадчивой манерой речи явственно напомнил костолома Карпа, который вышибал долги для ростовщика Жилыча; внутри всё так и похолодело. Проняло и монашка. Он шумно сглотнул и затараторил:
– Шёл в госпиталь. Говорит, знахарка посоветовала. На ноге признаки…
Монах решительным жестом заставил адепта умолкнуть и обратился ко мне:
– Покажи!
Деваться было некуда, и я задрал штанину чуть выше колена, позволяя разглядеть последствия удара тростью. Монах хмыкнул и спросил:
– И куда это ты влез, отрок? Во что впутался?
Вопрос надавил, будто каждое из слов имело вес кирпича, и я спешно произнёс:
– Да никуда! Просто тайнознатцу под горячую руку попался! – И после чувствительного тычка в спину добавил: – Отче…
– Вот как? – улыбнулся монах, даже не пытаясь скрыть недоверия. – И каким же заклинанием он тебя… поразил?
– Да просто тростью хрястнул! – пояснил я, уставившись на носки ботинок.
– Даже так? И кто этот нехороший человек?
– Не знаю…
– Ты начинаешь испытывать моё терпение, отрок! – нахмурился монах, и на сей раз противоестественное давление оказалось не в пример сильнее.
Не кирпич уже каждое слово, а пудовая гиря! Заупрямлюсь – раздавит!
– Как зовут – не знаю… – выдавил я из себя и вдруг помимо собственной воли выпалил: – Он на паровом экипаже прикатил!.. – Сказал и осёкся, едва удержавшись от упоминания клуба «Под сенью огнедрева», но хватка чужой воли не ослабла, вот и продолжил: – На экипаже герб с пурпурной змеюкой! Или с чёрной на лиловом поле… Да, так!
Сразу стало легче, но следом прозвучал новый вопрос, точнее – два.
– Тайнознатец молодой был или старый? Трость разглядел?
– Молодой тоже был! – заявил я неожиданно даже для себя самого. – Но ударил старик. Дряхлый совсем, гад, а врезал так, что чуть кость не перешиб! Трость разглядел, да. Тёмное дерево с серебряными накладками, рукоять в виде змеиной головы. Глаза из фиолетовых камушков.
Будто память прочистили. Всё рассказал, что видел. И только чистейшую правду. Горло так сдавило, что ни слова лжи из себя при всём желании вытолкнуть не получилось бы.
Магия! Пусть я и не ощущал ни холода, ни жара, но в голове ровно колокольный звон плыл, ещё и ароматом ладана невесть откуда пахнуло, хоть в келье даже свечи не горели!
Впрочем, плевать! Скрывать было решительно нечего. Забрезжила даже надежда, что злобному старикану теперь прилетит по первое число, но монах после моих откровений явственно поскучнел и придвинул к себе чистый лист писчей бумаги.
– Зовут тебя как, отрок?
Тут бы соврать, да не смог, сказал как на духу:
– Серым кличут, отче. Худым ещё, но это обзываются просто.
– Серый – и всё?
Когда‑то у меня было имя, да только кому до того какое дело? Вот и подтвердил:
