Бог всегда путешествует инкогнито

Я повиновался, стараясь слушать только его приказания и забыть все свои мысли и чувства, как бы они меня ни захватили. Шаг, еще шаг… Я шел, как робот, механически выполняя каждое указание. И вот мне удалось выбраться из‑под водяных струй и чуть продвинуться вперед. Совершенно ошалевший, я стоял теперь почти на уровне незнакомца. Я уже занес ногу, чтобы перешагнуть поперечную балку, которая нас разделяла. И тут он с силой схватил меня за протянутую к нему мокрую, дрожащую руку и удержал. Я так удивился, что вскрикнул, снова потерял равновесие и качнулся к пропасти за бортиком крыши. Но его железная рука держала меня крепко.

– Ну как, принимаешь условия?

Вода сбегала по морщинам, избороздившим его лицо, голубые глаза притягивали и завораживали.

– Да.

 

2

 

На следующее утро я проснулся в своей постели, с наслаждением закутавшись в теплое, сухое одеяло. Сквозь ставни пробивался солнечный луч. Вылезать из теплого кокона не хотелось, и я бочком подкатился к ночному столику, выпростал из‑под одеяла руку и нашарил визитную карточку, которую туда положил перед сном. Расставаясь, мой странный знакомый сказал:

– Приходи завтра к одиннадцати.

 

Ив Дюбре

23, авеню Анри‑Мартен

75116 Париж

Телефон: 01 47 55 10 30

 

Я не знал, что меня ждет, а потому особой уверенности не испытывал.

Взяв трубку, я позвонил Ванессе и попросил ее отменить на сегодня все встречи: я совсем разболелся и не знаю, когда поправлюсь. Покончив с этим, залез под душ и стоял, пока не кончилась горячая вода в резервуаре.

У меня была съемная двухкомнатная квартира на Монмартре. Ее цена явно не соответствовала крошечным размерам, но зато какой вид открывался отсюда! В периоды хандры я часами просиживал у окна, и мои глаза тонули в бесконечной панораме домов и памятников. Я представлял себе судьбы и занятия людей, живущих в этих домах. Их было так много, что, наверное, каждый час, днем и ночью, что‑нибудь происходило: люди работали, спали, занимались любовью, умирали, ссорились, просыпались… Я говорил себе «пуск!» и пытался понять, сколько людей в этот момент рассмеялись, расстались с супругами, вступили в игру, расплакались, умерли, улеглись спать, влюбились с первого взгляда… Какие разные чувства, и ведь все они пережиты в одно и то же время, в один миг!

Я снимал квартиру у пожилой дамы, мадам Бланшар, которая, на мою беду, жила как раз подо мной. Она овдовела лет двадцать назад, но можно было подумать, что она все еще в трауре. Ревностная католичка, она по нескольку раз в неделю ходила в церковь. И в воображении мне часто рисовалось, как она, став на колени в старинной деревянной исповедальне в церкви Сен‑Пьер де Монмартр, нашептывает сквозь решетку все услышанные накануне сплетни. Наверное, и о моих прегрешениях тоже докладывает: всякий раз, как я превышаю допустимый уровень шума, то есть полную тишину, она поднимается ко мне наверх и яростно колотит в дверь. Я приоткрываю дверь и в щелку вижу ее раздраженное лицо, а она мне пеняет и призывает уважать правила общежития. Интересно, как ей удается расслышать такие ничтожные звуки, как падение сброшенного ботинка или стук поставленного на столик бокала? К несчастью, в старости слух у нее не ослабел. А может, у нее к потолку приделан медицинский стетоскоп и она, встав на табуретку, прислушивается ко всем звукам, доносящимся сверху?

Она неохотно сдала мне квартиру, предупредив, что делает мне особое одолжение: как правило, иностранцам она не сдает, но американцы во время войны вызволили из плена ее мужа, и для меня она сделала исключение. Я же должен стараться быть достойным такой чести.

Нечего и говорить, что Одри никогда у меня не оставалась. Я опасался, что к нам заявятся агенты инквизиции в черных сутанах и в надвинутых на лица капюшонах, подвесят голенькую Одри на крюк к потолку, закуют ей ноги и руки в цепи и станут поджаривать на медленном огне.

В то утро я вышел, аккуратно прикрыв дверь, и спустился с пятого этажа. Со дня расставания с Одри мне ни разу не было так легко, хотя объективных причин для улучшения самочувствия не было никаких. Ничего не изменилось. Впрочем, не совсем: мной кто‑то заинтересовался, и каковы бы ни были его намерения, это проливало бальзам на мое сердце. Под ложечкой посасывало, точь‑в‑точь как по дороге в бюро, когда я знал, что мне предстоит выступать перед людьми.

Выходя, я наткнулся на Этьена, местного клошара. У нашего подъезда было крыльцо со ступеньками и площадкой, и он имел обыкновение прятаться внизу, под лесенкой. Из‑за него постоянно страдала совесть мадам Бланшар, поскольку ей приходилось разрываться между христианским милосердием и страстью к порядку. В это утро Этьен вылез из своего убежища и грелся на солнышке, прислонив нечесаную голову к стене дома.

– Хорошая сегодня погода, – сказал я, проходя мимо.

– Уж какая есть, мой мальчик, – хрипло отозвался он.

Я спустился в метро, и один вид перекошенных лиц парижан, идущих на работу, как на битву, снова нагнал на меня тоску.

Выйдя на станции «Рю‑де‑ла‑Помп», я очутился в одном из фешенебельных кварталов и сразу ощутил разницу между спертым воздухом подземелья и свежим ароматом зелени, царящим здесь. Наверное, дело было в малом количестве машин и в близости Булонского леса. Авеню Анри‑Мартен оказалась красивой, слегка изогнутой улицей с четырьмя рядами деревьев, в центре и по краям, и роскошными домами из резного камня. Дома прятались за высокими, черными с золотом, коваными заборами. Прохожих было мало: несколько элегантных дам и куда‑то спешащих господ. Определить их возраст не представлялось возможным: уж очень искусные косметологи поработали над лифтингом. Лицо одной из дам навеяло воспоминания о Фантомасе, и я подумал: интересно, что они выигрывают, избавляясь от следов времени? Может, хотят походить на инопланетян?

Поскольку я пришел очень рано, то зашел в кафе перекусить. Я уселся у окна и стал ждать, вдыхая запах круассанов и свежесваренного кофе. Официант не спешил ко мне подходить и сделал вид, что не замечает моего призывного жеста. Пришлось ему крикнуть, и он, ворча, подошел. Я заказал горячий шоколад и тартинки и стал от нечего делать листать «Фигаро», лежавшую рядом на мраморном столике. Мне принесли дымящийся шоколад, и я набросился на тартинки из свежего хлеба с маслом. А у стойки уже вовсю шла оживленная беседа. В парижских кафе особая обстановка. В Соединенных Штатах вы нигде не найдете такого аромата искреннего, непосредственного веселья.

Прошло полчаса, и я снова отправился в путь. Авеню Анри‑Мартен – улица длинная, и по дороге я размышлял об Иве Дюбре. Что заставило этого человека предложить мне такое необычное соглашение? Так ли уж безобидны его цели, как он утверждает? Его поведение по меньшей мере двусмысленно, и доверять ему трудно. Чем ближе я подходил к его дому, тем больше росла во мне тревога.