Бойня
Она тренировалась почти три часа. Прогул на работе. Стыдно, конечно, но сейчас многие страдают кишечными заболеваниями. Желудочная инфлюэнца. Правда, заведующий робко упрекнул – почему не предупредила, могли бы найти замену.
Но чувство тревоги не оставляло. Она уже многим пожертвовала, чтобы иметь возможность тренироваться, а теперь еще и любимая работа. Любимая? Или была любимой?
Ровно четыре. Жадно схватила стакан с так называемым серебряным чаем. Полупроцентное молоко и стевия, того и другого по чайной ложке. И все равно, вода и есть вода. Кипяченая вода. Может, достать из морозильника несколько виноградин?
Не успела встать, появилась широко улыбающаяся физиономия доктора Стена. Во весь экран.
– Привет, домоседы, сегодня поговорим о новой диете. Что надо есть, как надо есть и когда надо есть.
– Мы получили брошюру от школьной медсестры. Виды хирургических вмешательств на желудке. Шунтирование, перевязка… и так далее.
– Но они же не практикуют весь этот бред на детях? – Ландон недоверчиво покачал головой.
– Еще как практикуют! Мало того – рекомендуют.
– Совсем спятили? Не может быть!
– А почему, позволь спросить, я привезла Молли сюда? – Хелена незаметно и естественно перешла на “ты”. – Как ты думаешь?
Ландон еще раз покачал головой, теперь почти обреченно. Пришел помогать конопатить окна, но засиделся…
– Один мальчонка из ее класса погиб. Прямо на операционном столе. А мне сказали, что если Молли не покажет “результат”, как они выразились, следующий шаг – операция. – Хелена развела руками. – И что мне оставалось делать?
– Да… я слышал, они мололи что‑то насчет “снижения возрастных границ”. Но восьмилетки?
– Для меня самая большая загадка – врачи. Почему они на это идут? Сверд спонсирует? Наверное, да. И весьма щедро. Институт питания владеет половиной Швеции.
– Не могу в это поверить.
– А ты не слышал его речь? Мораль вот какая: стань анорексиком или сдохни. – Хелена вздохнула и довольно долго молчала. – Я очень рада, что ты здесь, Ландон из Упсалы. Уже не помню, когда говорила с человеком, у которого в голове есть что‑то еще, кроме таблиц калорий… – Допила остывший кофе и отставила чашку: – Ну что? Начнем конопатить?
– Боюсь, от меня мало пользы. Разве что постоять рядом.
– Больше пользы, чем от Молли. Ее хватает минут на пять, потом исчезает к своему “Калле Анка”.
– Вы держите в доме эти журнальчики? – Ландон огляделся.
– В большом ассортименте. – Хелена улыбнулась, встала и потерла руки. – Не мог бы ты сходить в подвал и принести рулон стекловаты? Только перчатки надень, она жжется. Лапки надо беречь.
Воздух в подвале сырой и застоявшийся, и темнота хоть глаз выколи. В нос ударил неприятный запах – скорее всего, где‑то под полом сдохла мышь. Провел ладонью по стене рядом с наличником, нащупал выключатель – под потолком загорелась голая лампа. Десятки, если не сотни инструментов на крюках, в углу за лестницей старинный верстак. Два десятка разнообразных деревянных рубанков – очень старых, дерево посерело и пошло трещинами. Косые, фигурные, узкие, широкие – каждому не меньше ста лет. Попробовал один пальцем – наточен идеально, даром что антиквариат. Откуда‑то выплыло слово: зензубель. На полках банки с потеками засохшей краски и разнообразные кисти.
В углу желтый пушистый рулон. Надел перчатки и заметил высокий, выкрашенный шаровой военной краской шкаф. Оружейный сейф. Значит, отец Хелены был еще и охотником… а может, и не он?
Разумеется.
У Молли, помимо матери, есть еще и отец.
Взял рулон стекловаты, поднялся на две ступеньки и остановился.
Хватит терять время. Надо идти домой и работать.
– Наконец‑то! – воскликнула Хелена. – Я‑то решила, тебя домовой утащил.
И опять. Опять эта улыбка… Можно задержаться на несколько минут.
– Я его победил. Короткая яростная схватка – и заслуженная победа.
– Повезло.
– Там столько всего, в подвале… Твой папа был столяр?
– Да. Работал на старой лесопилке в Харге. И я там подрабатывала на каникулах.
– А я решил, что ты медсестра.
– Потом – да. Потом медсестра. А вообще‑то я столяр‑краснодеревщик. По мебели. Папа меня всему научил. Думаю, был разочарован, когда я родилась. Наверняка хотел бы сына. Но пришлось смириться. Сам виноват.
– А почему бросила? Хорошая профессия.
– Долгая история. Потом как‑нибудь. Передай угольник, пожалуйста.
Он растерянно огляделся:
– Угольник…
Хелена рассмеялась.
– Настоящий ученый, ничего не скажешь.
– Ясное дело… куда мне до деревенской плотницы! Надо на твои табуретки глянуть, наверняка кривые.
– Поосторожней. В доме всего один молоток, и он у меня в руке.
Ландон полчаса просидел перед чистой страницей Word и закрыл ноутбук. После проведенных с Хеленой утренних часов почему‑то чувствовал себя уставшим. Отвык от социальной жизни. В последние годы в Упсале почти ни с кем не общался. У тех, кому удалось похудеть и сохранить работу, заметно испортился характер – еще бы не испортиться, если все время хочется есть. Голодающая Швеция Юхана Сверда стала куда более сварливой страной. Впрочем, и до реформ в путеводителях не часто встречались комплименты легкости шведского характера.
Рита… Первый год с Ритой был волшебным. Ему казалось, он не заслужил любви этой очень красивой девушки. Иногда просыпался по ночам и долго смотрел, как меняется во сне ее лицо.
После смерти отца Рита медленно и неотвратимо заползала в раковину. Дотрагивался – вздрагивала. Тянулся к ней в постели – откатывалась на край, как от зачумленного…
Ландон пересел на диван – понял, что ни читать, ни писать не в состоянии. Включил телевизор – как всегда, программа за программой о похудении, тренинге, физическом совершенстве. Бывало, он работал над своими “Шведско‑американскими отношениями” как одержимый, но после университетских реформ заметно охладел. Какой смысл? Сведенный к одной‑единственной проблеме популизм выбил почву из‑под науки. Какой смысл копаться в истории, какой смысл искать причины бед сегодняшнего дня во вчерашнем, если на повестке дня остался только один вопрос: как ты выглядишь?
