Цербер. Найди убийцу, пусть душа твоя успокоится
Александр Карлович никогда раньше не бывал в Зимнем. Остановившись у подножия Посольской лестницы, он поглядел наверх и встретился взглядом со слепыми глазами Фемиды. От треска свечей в огромных подвесных канделябрах плавился воздух. После крепости эти простор и высота потолков казались чрезмерны.
Он начал подниматься. Офицеры покорно шли за ним, словно это он вёл их к императору.
На втором этаже Бошняк миновал бесконечный коридор с портретами императорской фамилии, зеркалами в золочёных рамах и оказался в просторной светлой приёмной государя.
– Ожидайте‑с, – произнёс офицер.
Бошняк остался один.
Окна выходили на Петропавловскую крепость. Вечернее небо стало густого фиолетового цвета с клочьями угольно‑чёрных облаков. Петропавловский собор был словно из расплавленного железа. На него было больно смотреть. Казалось, что какой‑то художник раскрасил пейзаж для одного человека, и стоит лишь выйти из дворца, весь облик Петербурга изменится и приобретёт свой обычный тяжёлый, как строевой смотр, вид.
На большом столе государя царил препятствующий делам военный порядок – посередине лежал лист с искусно нарисованным солдатом, рядом – чернильный прибор, идеально ровная стопка бумаг с краю. Над столом нависла бронзовая люстра в сто двадцать свечей. Мерно стучали напольные часы. В такт их ходу в коридоре раздались звучные шаги. В кабинет вошёл император Николай Павлович.
Он был крепкого сложения, высок, усат, с умными холодными глазами и с крепкими, как у кавалергарда, ногами.
Бошняк вспомнил о своём желании написать трактат, в котором собирался сопоставить реформы с фигурой правителя. Всё‑таки у пузатых и низеньких выходило нечто иное, нежели у высоких и стройных.
Некоторое время государь внимательно разглядывал посетителя.
– Чем вы пахнете? – спросил наконец.
– Тюрьмой, ваше величество, – ответил Бошняк.
Глаза государя блеснули.
– Вправду ли вы ботаник? – поинтересовался он.
Бошняк кивнул.
– Отчего же?
Бошняк задумался.
Государь терпеливо ждал. Как‑то он сказал Бенкендорфу, что ожидание порой интереснее ответа.
– В детстве, ваше величество, я сказал матушке, что решил стать государем. Но у меня ничего не вышло, – ответил Бошняк.
Николай Павлович улыбнулся, подошёл к столу, поднёс к глазам остро заточенный карандаш:
– Один миллион двести тридцать пять тысяч шестьсот сорок семь минус шестьсот двадцать одна тысяча девятьсот двадцать девять, – сказал.
– Шестьсот тринадцать тысяч семьсот восемнадцать, – ответил Бошняк.
Государь не вспомнил ответ. Листок с примером остался на диване – там, где он его придумал и записал. Николай кивнул и быстро вышел.
Бошняк снова остался один. Он направился было к выходу, но в кабинет вошёл Бенкендорф.
– Государь наслышан о деяниях и терпении вашем, – заговорил он. – Ему нужны те, кому он всецело довериться сможет.
Они миновали коридор, их шаги застучали по мрамору лестницы.
– В скором времени, Александр Карлыч, вы понадобитесь отечеству по делам, требующим непреклонности в осуществлении гражданского долга вашего, – сказал Бенкендорф.
– Каков же долг? – поинтересовался Бошняк.
Бенкендорф поднял подбородок. Так он делал всегда, когда собирался заговорить о важном:
– Могу сказать лишь, что нам с вами предстоит сделать шаг в деле окончательного искоренения заговора декабрьского. Дабы последующим поколениям неповадно вольнодумствовать было.
Они вышли под снег. Лакей распахнул перед Бенкендорфом дверцу кареты.
– В ближайшие месяцы ожидается указ о создании Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии[1], – Бенкендорф смерил Бошняка взглядом. – В ожидании воли монаршей вам не следует покидать Петербург.
Наблюдая за Бенкендорфом и Бошняком, Лавр Петрович, как всегда в минуты душевного волнения, принялся ковырять в носу.
– Кто это с ним? – спросил первый ищейка.
– Генерал‑лейтенант Бенкендорф, – ответил Лавр Петрович. – Ещё лет пять тому он первый по собственному почину доносил на тайные общества. Покойный император его не послушал. А нынешний – смотри‑ка.
Бенкендорф замер у распахнутой двери экипажа.
– Отчего же вы сразу не сказали следственной комиссии о поручении графа Витта по выявлению заговорщиков? – спросил.
– Граф Витт по соображениям своим мог не подтвердить моих слов. И тогда бы я прослыл лжецом.
– Человек либо лжёт, либо предпочитает, чтобы за него лгали другие, – Бенкендорф не позволил себе понимающей улыбки. – Что связывает вас с Каролиной Собаньской?
– К подобным откровениям не привык, ваше превосходительство, – ответил Бошняк.
Бенкендорф забрался в карету.
– Интересно, кто её надоумил попросить за вас? Письмо государю – смелый поступок для полячки и содержанки. Её заступничество привлекло внимание монарха и вынудило графа Витта подтвердить ваши заслуги перед отечеством, – Бенкендорф взялся за ручку дверцы. – Но полячкам всё одно не верьте.
Карета укатила в снег. Бошняк глубоко вдохнул морозный воздух, вынул из кармана оловянное лезвие, зашвырнул в сугроб.
Сани Бошняка повернули на Вознесенский проспект. Вьюга билась между домами. Спина извозчика закрывала вид. Бошняк плотнее закутался в шинель, поднял ворот и принялся разглядывать проплывающие фасады, дрожащее пламя в закопчённых колбах фонарей. Маски в экипажах мешались с обычными людьми. Плыли дамы в собольих шубах, их кавалеры с белыми от мороза лицами.
Экипаж Лавра Петровича держался на расстоянии. Прямо перед ним из переулка выехали сани, запряжённые тройкой серых в яблоках лошадей. На козлах сидел широкоплечий возница в овчинном тулупе и надвинутой на глаза шапке.
[1] Третье отделение, созданное летом 1826 года, являлось высшим органом политического сыска в России, осуществлявшим охрану государственного строя, надзор и контроль за деятельностью аппарата управления и всех общественных институтов.
