Цербер. Найди убийцу, пусть душа твоя успокоится

– Куды ж ты… – сказал второй ищейка, натягивая поводья.

Сани вывернули на проспект, побежали по плотному снегу.

– Вот же дубьё, – сказал второй ищейка, подстёгивая кобылу. – А лошади хороши.

– Чего? – спросил Лавр Петрович, отвлекаясь от своих мыслей.

– Лошади, – сказал второй ищейка. – Вона идут… В яблок. Редкой красоты масть.

Лавр Петрович привстал, глянул.

– Дурак, – сказал. – Это наш аспид и есть. Сани копеешные, а лошади – состояние целое. За ним держи.

По правую руку проплыл оплетённый лесами Исаакиевский собор. В черноту недостроенного купола спиралями втягивался снег. Возница вдруг пропал из виду. Лавр Петрович прищурился, но увидел только плечи, воротники, отблески фонарного огня в стёклах карет.

– Где он? – сказал Лавр Петрович.

Впереди хлопнуло, вспыхнуло, высоко взвился фонтан красных искр. Вскрикнула дама. Вспышка озарила карету Бошняка, сани, широкую спину, шапку‑ушанку. Возница обернулся на звук разорвавшейся шутихи, и Лавр Петрович на мгновение встретился с ним взглядом.

Карета Бошняка ушла вперёд. Возница натянул вожжи – сани с проспекта свернули на тесную улицу.

Улица снова провалилась в серую мглу.

– А ну за ним! – Лавр Петрович хлопнул второго ищейку по спине.

Толпа прохожих редела. Оборвалась цепь фонарей, и сразу посветлело, как будто фонари питались светом сумерек вместо масла. В цокольных этажах распивочных бормотали гитары. Серые в яблоках кони бежали ровной рысью, плавно тянули сани. Второй ищейка хлестнул вожжами уставшую кобылу.

– Эй, любезный! – крикнул Лавр Петрович вознице. – Придержи‑ка коников!

Возница не повернул головы.

– Стой, кому сказано! – Лавр Петрович приподнялся со скамьи, ухватился за край саней и попробовал перелезть к вознице.

Перед глазами сверкнула плеть. Лицо словно огонь лизнул. Лавр Петрович пошатнулся, стал заваливаться в сани. Первый ищейка подхватил его за шиворот, с трудом удержал.

– Вот же… – Лавр Петрович с удивлением отнял от лица окровавленную руку. Из глаза бежали слёзы.

Возница хлестнул лошадей. Его сани легко пошли вперёд. Из‑за метели и засыпанной снегом дороги преследование напоминало скорее гуляние хмурых в подпитии мужиков, которые не уместились на одной подводе.

– Щас я его, – сказал первый ищейка.

Спрыгнув с саней, он припустил бегом за подводой. Догнав, вцепился рукой в копыл, споткнулся. Сани, набирая ход, потащили его за собой.

– Ногами‑то елозь… Ногами! – закричал второй ищейка.

Первый ищейка задёргал ногами, отпустил руку, мешком осел снег, неуклюже поднялся навстречу саням Лавра Петровича. Второй ищейка натянул поводья:

– Лезь давай, ворона!

Первый ищейка неуклюже завалился в сани.

– Уф… – выдохнул. – Не мой фарт…

– Гони! – прикрикнул Лавр Петрович. – Уйдёт!

Сани побежали. Возница не спешил скрываться – скоро во мгле проступила его широкая спина. Лавр Петрович утёр рукавом кровь, вынул пистолет, прицелился в облепленную снегом фигуру. Но стрелять не стал.

– Чего ж не пальнули, Лавр Петрович? – спросил первый ищейка.

– Живой он нам нужнее. Вдруг всё ж таки не один злодействовал.

Лавр Петрович двинул кулаком по спине второго ищейки:

– Кто такую дохлую клячу выбрал?!

– Так ведь резвые того‑с… В цене, – задышал второй ищейка. – А вы нам как всё равно на чай дали…

Возница свернул в переулок. Преследователи, зацепив снежную обочину, вписались за ним.

– Уйдёт… – тихо сказал Лавр Петрович. – Вот теперь точно уйдёт…

Щурясь от снега, он снова поднял пистолет. Тщательно прицелился в широкое пятно в белом тумане, взвёл курок. Лошади дёрнули, выстрел утонул в пурге, послышался звон вываливающегося из рамы стекла. Дырявое окно с клубящейся в нём вьюгой уплыло назад.

С крыш ухнул сугроб, смешался с погоней и ветром.

Сани Лавра Петровича шли всё тяжелее. Хрипела уставшая лошадь.

Из темноты, как сломанное колесо, выкатился одноногий нищий в сырых лохмотьях. Стуча деревяшкой, он резво припустил за санями, догнал, побежал рядом.

– Туда!!! – закричал, разевая беззубую пасть. – Туда свернул!!! Не упусти, батюшка! Ай‑ай!!!

Нищий споткнулся, рухнул, заелозил костылём по снегу.

Из переулка сыщиков вынесло на широкую улицу.

Наперерез саням Лавра Петровича вылетела из переулка тяжёлая, запряжённая четвериком карета. Из окна кареты смотрела Смерть – белый череп на чёрной маске. От неожиданности ищейка с силой потянул вожжи, кобыла взвилась на дыбы.

– А‑а‑а! – закричал второй ищейка.

Сани резанули боком фонарный столб. Полоз с треском отлетел, подвода накренилась, завалилась набок. Преследователей выбросило в сугроб. И стало тихо.

Лавр Петрович поднял голову, выплюнул снег:

– Фу‑у ты, Господи… – только и сказал.

 

Просторное фойе Большого каменного театра ярко освещали плошки и жирандоли. Маслянистый блеск дрожал в подвешенных к потолку огранённых стёклышках, крепко связанных между собою тонкой железною проволокой. Пёстрой рекой, в которую будто набросали рваной цветной бумаги, из залы в залу, мимо картин и гобеленов, уныло текли маски. На стульях у стены покорно сидела лошадь. Некто с пёсьей головой пытался распутать ей пришитые к животу ноги.

Сквозь толпу пьеро, монахов и восточных принцев в костюме Домино спешила Аглая Андреевна. За ней, едва поспевая, тащился, позвякивая бубенцами, хмурый шут – Андрей Поликарпович.

– Где же он? – сказала Аглая Андреевна. – Как разобраться, папенька?

– Вразумись, Аглаюшка, – звякнул Андрей Поликарпович. – Нету его тут. А дома пирог с визигой. Здешний буфет супротив нашего пирога не выстоит. Танцев не будет. По императору Александру траур. Поехали домой, доченька.

– Негоже вам, герою войны, в такие мгновения о пирогах помышлять, – не оборачиваясь, сказала Аглая Андреевна.

Гул голосов смолк. Публика расступилась.