Цербер. Найди убийцу, пусть душа твоя успокоится
Лавр Петрович продвинулся ещё на пару шагов, как вдруг перед глазами его пролетело колесо экипажа. Деревянные спицы крутанулись перед ним, так что он даже смог бы их сосчитать. Запоздало оглушил крик мальчишки‑форейтора:
– Поди‑и‑и!
Лавр Петрович поднялся, отряхнул колени, поглядел в сторону уносящемуся экипажу, покачал головой:
– Петербурх…
Он перебрался на другую сторону набережной. Ищейки держались следом.
– И фалеторы у нас звончей кричат, – сказал второй ищейка.
– Кричи не кричи, всё одно людишек давят, – заметил первый.
Лавр Петрович нырнул в арку, углубился в переулки. Ищейки старались не отставать. Второй сказал, дуя на пальцы:
– Рукам холодно… Да и коленки тож замочил.
– А ты ногами шибче двигай, чтобы пар пошёл, – сказал первый ищейка, наблюдая, как его слова замерзают в воздухе. – Вот и будет тебе тепло.
– Дома‑то глянь какие… – сказал второй.
– Как будто кто‑то сверху стенами какал, – отозвался первый.
Лавр Петрович бодро шагал через дворы, поглядывая по сторонам. Из углов китайскими криками приветствовали его мартовские коты, из редких окон смотрели коричневые старухи с длинными вязальными спицами. Вокруг Лавра Петровича и ищеек постепенно сжималось кольцо облезлых крыш, звуки улицы перестали быть настоящими.
Лавр Петрович остановился перевести дух. Посреди двора было почти темно. Лавр Петрович посмотрел себе под ноги, на заледеневшие помои.
– Оборвался след, – сказал. – Будто по воздуху полетел.
Преследователи пошли налево, затем направо. Снега здесь почти не было. Словно природа пожалела его для этих мест.
– Здесь мы уже были, – сказал первый ищейка. – Кружит он нас.
– Кто? – спросил второй.
– Дед Пихто, – Лавр Петрович стёр с носа замёрзшие капли.
Лавр Петрович не любил терять чуйку. Тогда он впадал в хандру, пил, потом пел и из гулящих выбирал самую страшную бабу. Потом ходил к Селивёрстову, которого в Москве никто за лекаря не держал, пользовал какие‑то горькие настойки, от которых если и болело в паху, то не так сильно, как в печени. Где теперь эта Москва? Может, её вообще нет.
Послышался протяжный скрип. В пристройке с прогнившей крышей открылась игрушечная дверь, и вышел старик. У него была только тряпка на бёдрах. На тряпке при каждом его движении звенели ключи. Их было так много, будто старик носил с собой ключи от всех дверей Петербурга. Рёбра его выпирали сквозь кожу, птичью шею тянула верига[1] с тёмным крестом.
Старик подошёл к Лавру Петровичу.
– Табачком не богат, Лаврушка? – спросил.
– Пряжников, – сказал Лавр Петрович. – Дай ему табаку.
Первый ищейка с опаской подошёл, щёлкнул крышкой табакерки. Старик ухватил костлявыми пальцами щепоть, подмигнул ищейке, с наслаждением втянул табак в заросшую конским волосом ноздрю.
– Ты кто? – спросил Лавр Петрович.
– Я? Мудилок – на пупке узелок.
– Откуда имя моё знаешь, Мудилок?
– Тебя весь Петербург знает, – без улыбки ответил старик.
Ищейки слушали, как Лавр Петрович говорит с пустотой.
Первый ищейка растерянно замер с открытой табакеркой в руке.
– Чего это он? – шёпотом спросил второй.
– Забыл, сколько он вчера выпил? – прошептал первый. – Вот и мерещится всякое.
– Мы тоже вчера того‑с. Отчего же нам не видать?
Лавр Петрович растёр схваченные морозом щеки:
– Может, ты и аспида нашего встречал?
– А чего ж – проходил он тут, – старик потянулся к табакерке.
Лавр Петрович отвёл его руку:
– С лица каков?
– Не было у него лица, – сказал старик. – Можа и головы не было.
Лавр Петрович посмотрел строго.
– Как это не было?
Старик ощерил беззубый рот и успел‑таки цапнуть новую щепотку из раскрытой табакерки.
Лавр Петрович начал терять терпение:
– Сказывай, куда аспид упорхнул?
Старик жадно втянул табак, закашлял:
– А кто тебе сказал, что упорхнул? Здесь он. Вона – за тобой смотрит.
Лавр Петрович огляделся.
– Только всё одно упустишь, – продолжал старик. – Нюх у тебя щенячий и хватка не та. Настоящие‑то псы следом придут.
Старик смотрел, не мигая, в темноту арки.
У правой стены темнота казалось плотнее, будто кто‑то стоял, привалившись к сырым кирпичам.
Лавр Петрович выхватил пистолет и пальнул наудачу. Темнота отозвалась выбитым камнем. Ищейки испуганно хлопнули глазами.
Лавр Петрович зашагал под арку. Она спускалась вниз, не имея конца. Эхо шагов множилось, дробилось, словно впереди шёл человек.
– Тут и с огнём хоть глаза выколи, – сказал первый ищейка.
Сквозь арку потянул ветер. Кто‑то рядом вздохнул.
– Слышали? – спросил Лавр Петрович.
– Это я, – прохрипел второй ищейка. – Кажись, на речке продуло.
Темнота стала редеть. Сыщики вышли в проулок, который оказался таким тесным, что Лавр Петрович принуждён был двигаться боком. Сосульки с навеса целились в темя.
– Зря мы сюда вперились, – сказал первый ищейка.
– Как старик сказывал, так и идём, – при свете Лавру Петровичу стало не по себе.
Ищейки с удивлением переглянулись.
[1] Здесь: цепь.
