Черный Арагац
– Воры могли украсть.
– Им нужен был саквояж с деньгами, а не хронометр.
Толстяк вздохнул и сказал:
– Мой часы в мастерская. Тоже серебряный. Отец подарил. Золотые потом сам куплю, как разбогатеваю.
– Надо говорить «разбогатею». Но давай звони ещё раз.
И вновь шестерёнки издали звонкий металлический скрежет.
– А может, его нет? – предположил Клим и потянул на себя дверь, но она оказалась незапертой.
– Открыто, – удивился студент.
– Спит, наверно, – предположил приказчик.
– В такое время?
Постояв несколько секунд в нерешительности, приказчик открыл дверь и прокричал:
– Виктор Тимафее‑евич! Пириехали мы, Ардашов и я!
В квартире было так тихо, что было слышно, как в одной из комнат тикают настенные часы.
Бабук махнул рукой, вошёл внутрь и принялся ходить по комнатам. Клим проследовал за ним. Портьеры были опущены. В помещениях царил полумрак. Приказчик, мотнув кудрями, заключил:
– Нет никто.
– Ты говорил про подвал, про музей, – напомнил студент, указывая на ведущие вниз порожки.
– Да! – воскликнул тот. – Но там темно! Он ставни не открыл.
– Подожди.
Клим вынул спички и зажёг керосиновую лампу. Дом, судя по всему, не освещался газом.
Толстяк взял лампу и застучал каблуками по лестнице. И вдруг снизу послышалось:
– Аствац им![1] Иди суда!
Студент спустился вниз и оторопел: перед ним на спине лежал человек с ещё густыми, но уже седыми усами. Он был одет в светлые шаровары и рубаху‑косоворотку навыпуск, на ногах – кожаные тапки без задника. На лице Верещагина застыла маска удивления, безжизненные глаза уставились в сводчатый потолок. Вместо правой руки – пустой рукав.
– Мёртвый? – спросил Бабук.
Ардашев потрогал шею Верещагина:
– Да, остыл уже.
– Коранам ес![2] С лестница упал?
– Пока не знаю.
– Что будем делать?
– Я видел городового у Нового базара. Позови его, а я пока здесь подожду.
– Зачем городовой? У Виктора Тимофеевича телефон есть. Он сто двадцать пят рулей в год за него платил.
– Тогда телефонируй.
Бабук передал лампу Ардашеву, а сам поднялся наверх.
Клим, поставив лампу на полку, повернул труп на бок. На затылке покойного выступили мозги, их след уже отпечатался на каменном полу. Он поднял рубаху, а потом поочерёдно задрал до колен каждую брючину и рукав левой руки. Ни на туловище, ни на голенях ушибов не имелось, да и одежда была чистая.
Ардашев огляделся. Небольшая комната была заставлена деревянными полками. На них лежали разные предметы, добытые, судя по всему, в результате археологических раскопок: бронзовые и керамические сосуды, наконечники стрел, фигурки из бронзы, монеты, два кинжала и меч. У ножки одной из полок он поднял бронзовый наконечник стрелы, вероятно упавший. Правда, поднеся его к другим наконечникам, Клим заметил некоторую разницу. Видно, мастер из далёкого бронзового века выливал его совершенно в другой форме, не имеющей четвёртого оперения, но зато с крючком сбоку. Сам не зная зачем, он сунул его в бумажник. Затем, взяв лампу, студент осмотрел ещё три комнаты, и там тоже вдоль стен были установлены полки с различными экспонатами, главным образом с археологическими находками.
Поднимаясь наверх, студент обследовал ступени и перила лестницы. На одной ступеньке он заметил белую пыль. Наклонившись и осветив лампой, понял, что это был мел.
Из комнаты доносился голос Бабука:
– Дук хасканумек русерен?[3] Воч?[4] Я тебе, полиция, на русский язык повторяю: Казанская сто один. Верещагин Виктор Тимофеевич умер. Хороший человек нет теперь… Меня зовут Бабук Гайрабетов, приказчик на «Аксае», контора служу. Сын купца Тиграна Гайрабетова, его брат, мой дядя Карапет… в Ростове театр построил[5]. Знаешь? Городской голова в Нахичевани был, знаешь? Весь Ростов, Таганрог и Нахичевань знает, а ты нет? Гайрабетов Бабук я. Поня‑ял? Записа‑ал? Приезжай. Мы все ждём тебя.
Он положил трубку и, повернувшись, бросил в сердцах:
– Эш[6] этот полиция! Простой слов не понимает. Сказал скоро приедет.
– А ты хорошо знал Верещагина?
– Очень, – вздохнул приказчик и добавил с грустью: – Огис лацум э… Мой душа плачет.
– Он один жил?
– Жена его умер. Детей нет. Он добрый был, деньги в долг давал, – произнёс он и, пожав плечами, добавил: – Совсем маленький процент брал. Сосед с третий этаж много у него занимал. Потом в Дон река утонул. А он жена его помог паминка делать. Какой человек был!
– Давно схоронили?
– Нет. Неделя позади.
– Надо говорить «неделю назад».
– Прости.
[1] Боже мой!
[2] Коранам ес (арм.) – чтобы я ослеп. Фраза выражает сочувствие, подразумевая: «Лучше б я ослеп и не видел этого горя».
[3] Вы по‑русски понимаете? (арм.)
[4] Нет? (арм.)
[5] Деревянный театр находился на пересечении улицы Большой Садовой и Николаевского переулка (ныне проспект Семашко), построенный в 1863 году на средства Карапета Гайрабетова и Марка Драшковича с получением последующей субсидии из городского бюджета. В 1896 году здание снесли и на его месте построили здание Городской думы, стоящее и поныне.
[6] Осёл (арм.).
