Чертово 2: Мертвое городище

– Как? – взорвался Мирон. Он в одночасье опомнился, когда увидел, что стал объектом интереса многочисленных глаз, а затем продолжил более спокойным говором: – Лесь, мы были в таком месте, откуда ни одна живая душа не выбирается! Это как оказаться в эпицентре войны. Мы не будем прежними и никогда не забудем, через какой ад проползли. Нам даже некому излить всю эту погань, что осталась в нас. Никто же не поверит!

– Но у тебя есть я, а у меня – ты! – сказала Леся и с осторожностью положила на его колено ладонь. – Мы все еще можем помочь друг другу. Жизнь дала нам второй шанс, чтобы все исправить!

– Та чертова пещера показала, какие мы никчемные и алчные, – сказал Мирон, убирая руку Леси со своей ноги. – Ты до сих пор считаешь, что спасение – это награда? Бремя, которое будет на плечах до самой смерти! Все, чего я хочу сейчас, – это напиться до потери сознания. Возможно, такова судьба – спиться к чертям собачьим и подохнуть под забором. Или еще вариант, – Мирон посмотрел безумными глазами на собеседницу, – рассказать все в полиции! Знаешь, это единственное верное решение. Они сочтут нас за сумасшедших и отправят на принудительное лечение в психушку, где человека делают овощем. А что, мне такое подходит. Буду пускать слюни, бездумно смотря на желтую стену.

– Нет уж! Не хочу провести остаток дней в стенах лечебницы. Пусть сейчас у нас шок, но все пройдет, наладится. Нельзя загонять себя в могилу раньше времени. Мы выбрались не просто так.

– Нам повезло, – упадочным голосом подчеркнул Мирон.

Динамики вагона снова зашипели. В шуме едва улавливались отдельные буквы, но не полноценные слова, однако Леся подняла внимающий взгляд и вслушалась в набор шелестящих звуков. Народ закопошился, подтягивая на плечи рюкзаки. Между говорящими головами не раз промелькнуло название станции. Назарова дернула Мирона за рукав и направилась к дверям электрички.

Громкий скрежет колес о рельсы сопроводил плавное фырканье, которое выдыхал поезд, приближаясь к станции. Громадным змеем он медленно полз по железной дороге, являя городу десятки запыленных окон. За ними, как за бесцветной ширмой, находились изнуренные лица пассажиров. В их глазах отражались противные наросты гаражей, разрисованных граффити, и возвышающиеся поодаль промышленные цехи советского завода, от которого осталось лишь постыдное убранство, возведенное жадностью и ложью.

Фаршированная машина замедлилась, будто из последних сил, совершила два резких рывка, а вскоре остановилась и открыла двери, выпустив на волю кипучую массу людей. Одни в спешке устремились вперед, таща за собой грузные чемоданы, другие неторопливо покидали насиженные вагоны и осматривались в нерешимости или заблудшем восприятии станции. Воздух полнился гарью и маслянистой тягостью, продиравшими глотку до кашля.

Камнями средь людской реки стояли Леся и Мирон. Их лица были невозмутимы, словно в немой злобе или далекой обиде. На кислых физиономиях читалась усталость, прожженная дорогой, однако глаза сытились жизнью, которой обоим так не хватало. За скверными вздохами они сделали несколько шагов.

– Ты помнишь, где музей? – спросила Леся.

Мирон осмотрелся, выискивая нужный знак или ориентир. Заприметив высотку с торцом, окрашенным в оранжевую и зеленую плитку, он указал на нее пальцем.

– Нам туда!

– Ты уверен?

– Напомню тебе про толпу гопников… и про пятьдесят кусков за клинок двенадцатого века.

– Честно, когда эти выпивохи подошли к нам, я побоялась вертеть головой, потому и путь совсем не помню. Два или три года прошло.

– Четыре, – отстрочил Мирон. – Для нас три.

– Да уж, – выдохнула Леся.

– Пойдем, – буркнул Мирон и стремительными шагами двинулся вперед.

Они шли разбитой дорогой, вдоль обочин, у которых теснились палатки с овощами, фруктами и трикотажем, отдающим химозным душком глубокого подвала. Продавцы с фальшивым блеском в глазах смотрели на гостей города, минутами ранее сошедших с перрона, одних зазывали, распевая о ценах, другим предлагали попробовать на вкус яблоко. Ни один человек не останавливался у палаток, устроенных едва ли не в луже, вокруг которой носились косматые кошки с плешивыми хвостами.

Мирон свернул в закоулок и, не сбавляя хода, устремился в глубину длинной улицы с частными одноэтажными домами. Леся семенила за ним, но, обходя широкие ухабы, залитые дождевой водой, не поспевала. Дрожа от холода, она скрестила на груди руки и, не поднимая головы, шла вперед.

За чередой заурядных улиц оказался перекресток. Людей было мало, а тех, кто пересекал проезжую часть, пока машины терпеливо ждали, можно было пересчитать по пальцам. Мирон и Леся почти не выделялись на фоне истасканных фигур, праздно плывших по течению жизни. Они, как и обитатели этих полупустых кварталов, хмурыми тенями шагали по тротуару, а вскоре перебежали дорогу и оказались у разноцветной многоэтажки, на которую указывал Мирон. Неподалеку стояло строгое здание музея, что привлекало внимание своей отточенной изящностью. Знакомые колонны поддерживали массивный козырек, а широкие ступени так и манили подняться по ним и прикоснуться к бронзовым ручкам высоких дверей с резными филенками.

Мирон с силой потянул на себя дверь и пропустил вперед Лесю. Холл пребывал в непривычной глазу копателей пустоте. Шаги разлетались по кафельному полу и с треском отскакивали от стен, уложенных мраморной плиткой. Слева находилась касса, но за ее окошком никого не было. Из глубины здания послышался тонкий женский голосок. Ушаков прошел вперед по коридору и свернул в просторный зал, что в час полудня выглядел безропотной святыней, вызывающей зевоту. Там, возле остекленных стеллажей с предметами, изгрызенными ржавчиной давнишних пор, стояли двое пожилых мужчин, женщина среднего возраста и девушка лет тридцати. Последняя с искренней вовлеченностью на милом лице рассказывала об истории этих мест, а трое зрителей с твердым взглядом искушенных эстетов осматривались, игнорируя все, что изрекала особа в элегантном костюме и с короткими белыми волосами.

За Мироном в зал вошла Леся и, едва не поскользнувшись, взвизгнула, чем привлекла всеобщее внимание. Блондинка, встрепенувшись от испуга, отступила вбок, ближе к пожилым мужчинам.

– У вас есть билеты? – спросила она, не отводя глаз от неопрятно одетых посетителей.

Мирон и Леся дружно покачали головами.

– В‑вам сюда нельзя, – заикнувшись, произнесла девушка.

– И часто к вам бездомные заходят? – голос одного из посетителей звучал с надменным вызовом.

– Мы не бездомные, – тоном возмущения разразилась Леся.

– Пожалуйста, покиньте помещение, – попросила сотрудница музея, – или купите билеты!

Мирон, закатив глаза, устало выдохнул. В образовавшемся затишье его кровь вновь охолодела. Колени подкосились, и он чуть было не упал, но устоял, облокотившись на застекленную полку. Назарова прильнула к нему и посмотрела в глаза, налитые болью прошлого, но не решилась что‑либо спрашивать. Ушаков, набравшись воли, отвел рукой Лесю и поднял отчаянный взгляд на посетителей. Затем посмотрел на заведующую залом и спросил:

– Он здесь?

– Кто? – в непонимании поинтересовалась блондинка.