Чёрно-белое колесо

Остатки пепла смёл с перил ветер. Чёрная муть была неподвижной. Регина смотрела в неё, не отрываясь. Запоминала. То, что она увидела, заставит её жить. Вставать каждое утро, ходить в школу, воровать у материнских собутыльников еду и старательно не попадаться им на глаза. Скалиться, как бешеная дворняжка, уворачиваясь от подзатыльников. Всё обязательно станет лучше. Нужно только подождать. Дождаться. Припрятать в сумку найденный у станции обломанный перочинный нож. И жить, жить дальше. Потому что есть, ради чего.

 

Регина вынырнула из вязкой липкой темноты резко, на вдохе. Полежала минуту, слушая, как тает где‑то вдалеке, в годах от неё, перестук колёс и чувствуя, как успокаивается бешено колотящееся сердце. В комнате плавал свет фонарей. Регина встала, с силой потёрла лицо руками. Мутило, хотелось настежь распахнуть окно и втянуть полной грудью промозглый осенний воздух. В соседней комнате ходил из угла в угол Андрей с Эллой на руках. Осторожно покачивал, что‑то мурлыкая под нос.

– Ты чего встала? – шёпотом спросил он, заметив её в дверях. – Мы пока справляемся. Иди, ещё полежи.

Регина благодарно кивнула. Но не вернулась в спальню, а зашла в дверь напротив.

Лампочка в ванной вспыхнула тускло‑жёлтым светом. Но даже такой слабый, он раздражал уставшие глаза. Регина оглядела себя в зеркале над раковиной. Поморщилась. Ну и видок. Лицо осунулось, побледнело. Под глазами тёмные круги. Волосы растрёпаны и уже видны отросшие корни. Пора бы в парикмахерскую. Нужно приводить себя в порядок.

На столе в комнате лежало письмо. Полгода назад она оставила свой адрес в отделе кадров центральной городской газеты. Давно хотелось сменить работу фотокорреспондента в заштатном листке на что‑то более приличное. Сегодня ей ответили. Это был шанс. Возможно, первый и последний. От таких не отказываются.

– Я хочу работать, – сказала она отражению в зеркале. «Ты просто хочешь сбежать», – скривилось оно в ответ.

Она снова поморщилась, помотала головой. Плеснула в лицо холодной водой из‑под крана. Четырехмесячная Элка плакала практически без перерыва. Днём она ещё хоть как‑то успокаивалась на руках, а вот по ночам ничего не помогало. Андрей и Регина укачивали её по очереди, давая друг другу по паре часов сна. Свекровь, помогавшая первое и второе время, уехала месяц назад. Регина уставала. Дочь заполнила собой, своим присутствием и ощущением весь дом. В нём поселились непривычные вещи, новые запахи и звуки. В нём образовалась особое настроение, присущее только местам обитания новорождённых детей. Дочь часто, когда не спала и не плакала, пристально, внимательно наблюдала за Региной. Под этим взглядом та терялась и почему‑то нервничала. Она никак не могла привыкнуть к ребёнку. К тому, что их теперь здесь трое. К тому, что мир теперь сфокусирован в центре кроватки и вокруг него вращается. Она боялась брать Эллу на руки, боялась возиться с ней и злилась на собственные страхи. Андрей ничего не боялся. Словно это не первый ребёнок в его жизни. Ловко перебрасывал пищащий кулёк с руки на руку, лихо пеленал, за пять минут укладывал спать. Он был непробиваемо спокоен, и это спокойствие успокаивало и ребенка.

– Привыкнешь, – посмеивался он над Региной.

Та только морщилась. Её раздражала собственная беспомощность. И с каждым днём она всё больше и больше злилась. Злилась на бесконечные пелёнки, развешанные по всей квартире, так как в крошечной ванной места им было мало. И на путающиеся под ногами тазики с замоченным перепачканным детским бельём. И на беспокойную хнычущую дочку. И на невозмутимого мужа, который успевал и с ребёнком посидеть, и в магазин сбегать, и даже пол помыть. И на себя. Просто так, за всё и сразу.

Ночь подходила к концу. Спать хотелось невыносимо. А ещё курить. Сигареты портят кожу и волосы. Нельзя. Рано или поздно её лицо будет на обложках самых модных, самых известных, самых неприлично дорогих журналов. Регина Стольникова – фотограф года. Выставка работ знаменитой Регины Стольниковой. Ну, или ещё что‑то в этом роде. Она мрачно улыбнулась отражению. Когда‑нибудь обязательно. Если будет добиваться этого, а не сидеть дома. Только курить всё равно хотелось до одури. Регина бросила в восемнадцать. За прошедшие четыре года ни разу не сорвалась.

Глаза слипались. Она ещё раз умылась. Нужно взять себя в руки. Принять душ, выпить кофе, перечитать пришедшее письмо. Прикинуть, когда и как она сможет сходить в редакцию.

Далёким эхом в голове отозвались голоса. Пьяные, весёлые, громкие:

– Райка, домой! – кричит женщина. – Домой, мать твою! Где тебя носит? Райка!

Стук колёс, гудок электрички. Ритмичное вздрагивание земли под ногами. Когда всю жизнь живёшь возле переезда, привыкаешь и почти не слышишь шума.

– Райка! – надрывается женщина. – Зараза малолетняя, живо домой!

– Чё орешь, Ленка? – лениво спрашивает мужской голос.

– Да опять Райка сбежала, – жалуется женщина.

– Вернётся, – отзываются ей. – Слышь, Ленка, а выпить чё у тебя есть?

– Заходи, найду, – интонации меняются, становятся мягкими, заигрывающими. Спрятавшаяся под крыльцом девочка брезгливо морщится и прикрывает глаза. Нервным пульсом стучит вдали поезд.

Регина тряхнула головой, приходя в себя. Ну уж нет. Теперь водой из‑под крана она не умывалась, пила жадными большими глотками, не замечая ледяного холода. Мерзко‑кислый привкус прошлого не смывался с языка. Ну уж нет, лучше сдохнуть, чем туда, обратно. Райкой больше она не будет. Имя она тоже поменяла в восемнадцать. Завтра же в парикмахерскую и в редакцию.

Когда она вышла из ванной, в квартире было тихо.

– Уснула, кажется, – одними губами произнес Андрей, встретивший её на кухне. – Тебе бы тоже поспать, пока есть шанс.

Регина кивнула.

– Да, с удовольствием, но пара часов погоды не сделает.

Она бросила беглый взгляд в окно. В сумерках не было видно осенней ало‑жёлтой пестроты, но изрядно поредевшие кроны деревьев просматривались отчетливо. Осень. А скоро, через месяц‑другой, выпадет снег. Регина помнила, как они с Андреем гуляли под снегопадом прошлой зимой. На спор, кто больше, ловили снежинки носами. Регина выигрывала, мотала головой, скашивала глаза к переносице, пока перед ними всё не начинало кружиться.

– Ты жульничаешь, – смеялся Андрей. – Ловишь не носом, а ресницами. Вон, все в снежинках. Как у снежной королевы.

И, наклоняясь, снимал их губами. А ещё они бродили вокруг главной городской ёлки. И Андрей рассказывал про свой НИИ. Какую‑то чушь про проваленные опыты, истории про коллег, со многими из которых дружил ещё с института. Регина не понимала половины. Но слушала. Андрей обнимал её за талию и спрашивал, щекоча тёплым дыханием ушко:

– Не замёрзла?

Она улыбалась и мотала головой. Наверное, они и этой зимой будут гулять вдвоём. Нет, уже втроём. Она никак не привыкнет.

Часы на стене щёлкнули. Андрей зевнул.

– Скоро на работу собираться, а вроде только пришёл и поужинал.

– И попытался поспать, – хмыкнула Регина.

– Кофе будешь?