Чёрно-белое колесо

– Буду, – она потянулась к чайнику. Налить воды, поставить на плиту, зажечь газ. Ещё минута и… И раздался звонкий детский плач.

– Твою мать, – простонала Регина, а Андрей пожал плечами, сочувственно погладил жену по голове и потопал к детской кроватке.

 

1991

 

Молоко, только что мирно побулькивающее в миске, внезапно зашипело, вспенилось и переметнулось через край. Белые брызги долетели до Регины, кинувшейся было спасать проклятую жидкость, но безнадёжно опоздавшей. На маленькой кухне запахло палёным, белая пенка с удовлетворённым шипением погасила конфорку плиты.

– Чёрт! – ругнулась Регина, потирая пострадавшую руку. – Ненавижу готовить.

– Ты в последнее время всё ненавидишь.– Андрей отобрал у жены полотенце, в которое она вцепилась, и развернул к себе её ладони. – Больно?

Она только недовольно отмахнулась. Двухлетняя Элла, до того с интересом наблюдавшая за родителями, что‑то прощебетала на своём птичьем языке и стукнула по обеденному столу игрушкой.

– Помолчи, – проворчала Регина, плюхаясь рядом с ней на диванчик за столом. – Тебя всё равно никто сейчас не понял.

– Регина! – укоризненно сказал Андрей и подмигнул дочери.

– Что? – она потёрла виски и поморщилась. – Ещё скажи, что я неправа. Естественно, меня всё бесит. И у меня нормальной работы нет, пока там, в Москве, империю делят, и твой институт в заднице, и денег нет, и квартира эта…

Она обвела рукой кухню и фыркнула:

– Считаешь, это нормально – жить в собачьей конуре? Ни места, ни воздуха. Даже кашу ребёнку приготовить негде.

Андрей с явным скептицизмом покосился на сбежавшее молоко. На его лице отчетливо читалось сомнение в том, что размеры к кухне и любовь к готовке как‑то связаны. Но спорить не стал, поставил испорченную миску в мойку, достал новую. И бутылку с молоком. Элла постукивала по столу всё нетерпеливее, а манка сама себя не сварит. Регина смотрела в окно, за которым жёлтым костром догорал поздний сентябрь.

– Зато у нас тихо, – примирительно сказал Андрей. – На улицу выходить не страшно.

– В болоте всегда тихо, – отозвалась Регина. – И топко. И воняет застоявшейся водой, если не чем похуже. Прикинь, какие сейчас перспективы в Москве? Да там взлететь можно на волне изменений.

– И ей же накрыться. Почти как медным тазом. С тем же результатом так точно.

В этот раз молоку повезло больше. Оно благополучно вскипело, и тут же было засыпано крупой. Регина встала, боком обошла Андрея и открыла форточку. С улицы потянуло мокрой вечерней свежестью.

– Плевать, – сказала она, рассматривая зажигающиеся внизу фонари. – Всё лучше, чем так, в трясине загибаться. Если жизнь не предоставила всех благ добровольно, значит, нужно их выдрать из её глотки.

Андрей подошел со спины. Обнял, помолчал, тоже вглядываясь в наползающие сумерки. Спросил тихо:

– Только у жизни? Или у кого придётся будешь выдирать?

– Понадобится – буду.

Регина прижалась к мужу спиной. Тепло и спокойно. Он всегда такой уверенный, надёжный, настоящий. Только так много не понимает. Не понимает, что можно жить лучше. Можно иметь больше. Можно и нужно лезть вверх, несмотря на препятствия.

– Пойду, – сказала она уверенно. – И по головам, и по трупам. Но обязательно выберусь на вершину. Вот увидишь, обо мне ещё все узнают.

«И вас вытащу», – мысленно добавила она. «Всех. Справлюсь».

Андрей хмыкнул. Поцеловал её в макушку:

– Какая ты у меня амбициозная и беспринципная, – с иронией сказал он. – Мне нравится.

– Тебе смешно, да? Не смейся, послушай.

Она развернулась к Андрею и заговорила быстро, возбужденно, умоляюще:

– Давай уедем отсюда. В Москву или Питер. Найдём хорошую работу, устроимся. У нас получится, я точно знаю. Ну что нас здесь ждет, ты представляешь?

– А что нас ждет где‑нибудь ещё? – задумчиво спросил Андрей, глядя через её плечо в окно. – Где гарантии, что там будет лучше?

Регина фыркнула.

– Не будет, так сделаем. Нет, правда, ты же не можешь упахиваться в своем институте за три копейки до конца жизни. Андрюш, давай рискнем, а?

– Не так уж я и упахиваюсь, – сказал он, переводя на неё взгляд. – И мне нравится моя работа.

– Как она может нравиться, если за неё не платят?

Он пожал плечами. Разговор явно был ему неприятен.

– Может. И я надеюсь, что когда‑нибудь всё изменится. А пока подрабатываю, как могу. И не вижу смысла куда‑то ехать за призрачным счастьем. Здесь есть стабильность, здесь есть крыша над головой. Здесь мама, которую мне не на кого оставить.

– На крышу можно заработать, – упрямо сказала Регина. – Не на такую, как эта. Лучше, намного лучше. И маму можно потом забрать.

– Потом, – усмехнулся Андрей. – Когда ещё будет это потом. Ты фантазёрка, любимая.

Регина снова повернулась к окну. Он ей не верит. Неужели хочет и дальше жить вот так, впроголодь, в тесноте и без будущего? Ничего. Она убедит. Объяснит. Покажет, в конце концов. Она вытащит его из этой дыры.

Андрей обнял ее за плечи и мягко сказал:

– Не злись. Я понимаю, что тебе тесно, как птичке в клетке. Потерпи немного. Я уверен, скоро всё наладится, и тогда мы что‑нибудь придумаем.

– Ждать можно вечно, – пробормотала Регина, накрывая его ладони на своих плечах собственными. – А жить надо сегодня. Давай уедем.

Андрей промолчал. Понятный ответ. Регина прикусила губу. И раздражённо мотнула головой. Он просто не понимает. Не верит. Плевать. Главное, она этого хочет и это сделает.

Заскучавшая за столом в одиночестве Элла застучала ложкой по тарелке. Та подпрыгнула. Андрей обернулся и подмигнул дочери.

– Видишь, какая у нас мама грозная. Как думаешь, смилостивится и покормит она нас сегодня или нет?

– Подумаю, – буркнула Регина, высвобождаясь из его рук и отходя от окна. – Тебе тоже детской каши?

К вечеру Элла раскапризничалась. Кажется, разболелся живот. Регина перепробовала всё – и заваренные травки от рези, и компресс‑грелку, и получасовое поглаживание.

– Давай спущусь вниз, к телефону‑автомату, и позвоню маме. Она должна знать, что в таких случаях делать.