Десять писем

На первый взгляд все стояло на своих местах, будто она была здесь всего пару часов назад. Но если приглядеться, можно было заметить, что на полках нет наших с ней фотографий, мольберт отодвинут в самый дальний угол, а холст пожелтел от долгого отсутствия на нем ярких красок. Я не заходила сюда девять лет. Девять долгих лет. Но сквозь боль и тоску я чувствовала ее присутствие каждой клеточкой своего тела. Разве это возможно?

Она обожала живопись и могла часами, закрывшись в своей студии, рисовать с одной чашкой травяного чая, который постоянно остывал, а я заботливо приносила ей свежезаваренный. Ее картин можно насчитать штук двадцать. Я не особо разбиралась в живописи, но каждая из них казалась мне по‑своему уникальной. Но я пришла сюда не ради искусства.

На одной из стен, завешенной плотной тканью, висело то, ради чего я здесь. Я медленно стянула эту ненужную тряпку, закрывающую самое дорогое моему сердцу творение. Ее портрет. В груди стало до боли тесно, к горлу подступил ком, который я была не в силах проглотить, а глаза наполнились слезами, пока я смотрела в лицо той, за жизнь которой я отдала бы все богатства мира.

Мария Изабель Браун.

Дрожащими пальцами я нежно коснулась холста и медленно провела по ее длинным, вьющимся локонам. Художник был, безусловно, талантлив. Он нарисовал ее настолько правдоподобно, что я видела живые искорки в веселых зеленых глазах, а золотистые блики в ее медного оттенка волосах переливались из‑за проникающего в окно закатного солнца. Наверное, у меня начались галлюцинации. Иначе как объяснить, что умершая много лет назад женщина сейчас смотрела на меня так, будто в любую секунду могла сойти с этой чертовой картины и крепко обнять меня, моментально исцеляя мой сломанный мир. Я смахнула рукой соленые капли, чтобы лучше рассмотреть каждую морщинку в уголках искрящихся весельем глаз, и ласково провела по маленькой родинке над верхней губой.

Я бы многое хотела ей сказать. Попросить прощения за то, что столько лет не была на ее могиле. За то, что не оправдала ожиданий. В глубине души мне бы хотелось объяснить причины, но, возможно, жизнь за гранью все же существовала, и мои тайны были давно раскрыты. Меня это пугало. Я бы не хотела, чтобы она видела, что со мной произошло.

Почувствовав, что сдерживаться уже нет сил, и что обычные слезы вот‑вот перерастут в самую настоящую истерику, я резко убрала руку от любимого лица. Отвернувшись, сделала несколько глубоких успокаивающих вдохов, чтобы взглянуть на нее еще раз с улыбкой на губах, прежде чем я покину эту комнату и, вряд ли, вернусь сюда в ближайшее время. Я не плакала несколько лет. Слезы, по моему мнению – слабость. А сейчас не время для слабостей.

– Вы очень на нее похожи. – Неожиданно раздавшийся женский голос заставил меня резко обернуться в сторону двери.

В паре метров от меня стояла женщина средних лет. Одета строго: белая рубашка и черная юбка до колена. Темные волосы убраны в аккуратный пучок. Ее внешний вид наводил на мысль, что она работает в этом доме. На ее губах играла доброжелательная улыбка, вполне искренняя, а в глазах было… понимание. Мне стала некомфортно, что меня застали в такой уязвимый момент.

– Да, наверное, – ответила я, поспешив накинуть ткань обратно на законное место.

– Меня зовут Глория, – представилась она. – Я управляющая. Если вы закончили, я могу проводить вас в вашу комнату, мисс Браун.

Столько официоза вполне в духе хозяина.

– Зовите меня Вивиан, – тепло улыбнувшись, сказала я.

Мы прошли по коридору, оформленному в темных тонах, на стенах которого висели незнакомые мне экстравагантные картины в шикарном обрамлении. Возможно, кто‑то посчитает меня необразованной, но для меня искусство – не повод для раздумий, а, прежде всего, – выражение эмоций.

– Ваши вещи уже разобраны. Мистер Миллер распорядился накрыть сегодня ужин в двадцать один ноль‑ноль и просил вам передать, чтобы вы не опаздывали. Пока вы можете отдохнуть. Время еще есть, – проинформировала Глория, открывая передо мной дверь и пропуская меня в комнату, в которой я прожила большую часть своей жизни.

Мои брови удивленно поползли вверх. Здесь явно кто‑то постарался. Теплые кремовые оттенки, минимум мебели и огромная кровать в самом центре комнаты, на которую хотелось прыгнуть с разбега, будто мне пять лет. Никакого золота, фресок и черных роз. Я была безумно рада этому неожиданному обновлению, поскольку от театральщины в этом доме воспалялись глазные яблоки.

Так как мои вещи еще не были до конца разобраны, я попросила Глорию подготовить мне платье для ужина, а затем направилась в ванную комнату и, наполнив джакузи, погрузилась в обжигающе горячую воду с пеной и ароматом ванили. Меня до сих пор потряхивало от пережитых в той комнате чувств. Почему отчим ее не закрыл? Он тоже до сих пор скорбит?

Задержав дыхание, я опустилась на самое дно из белого камня, расслабляя мышцы тела и стараясь абстрагироваться от мыслей о предстоящем семейном ужине. Получалось плохо. Сложно признаться самой себе в собственном страхе. И страх ли это? Я так много работала над собой, так чего же я боюсь? У меня не было ответа. И это был первый обман.

Вынырнув на поверхность и жадно глотнув воздуха, я решила переключиться на более позитивную волну, чтобы даже самой малейшей эмоцией не показать, что творится внутри. Они не поймут.

Обернувшись в белое пушистое полотенце, я наклеила патчи, хотя ни разу не видела от них должного эффекта и, напевая абсолютно не соответствующую моему настроению Easy On Me, вышла из ванны.

– Тебе когда‑нибудь говорили, что ты отвратительно поешь?

Алекс стоял возле окна, лениво прислонившись к комоду, и пристально смотрел мне прямо в глаза. Я растерялась. Я не ожидала, что он приедет так быстро, а я даже… Даже что? Не успею натянуть нижнее белье? Почему‑то эта мысль заставила мое тело покрыться мурашками.

Я наивно надеялась, что за пять лет моего отсутствия мой сводный брат превратится в жирного, лысеющего, беззубого мужика. Мое воображение услужливо подкидывало мне соответствующие образы. Так было бы проще, но выходит, я облажалась. Отмахиваясь от своих идиотских мыслей, я рассматривала его, будто в первый раз.

Я видела много красивых мужчин, но Алекс переплюнул их всех. Он никогда от меня не услышит, что его лицо я считаю совершенным. И дело не в правильных чертах. Совсем нет. Дело во взгляде. В пронзительных голубых глазах, притягивающих своим бесконечным холодом. Никто и никогда не смотрел на меня так, как мой сводный брат. Никто и никогда.

Это чувство сродни падению в арктическую глубину, когда каждый миллиметр твоей кожи захвачен властной стихией, и ты вынужден ей подчиниться, чтобы всплыть хоть на мгновение и вдохнуть такой желанный кислород. Я бы предпочла навсегда остаться там. И сейчас, стоя напротив него, я пыталась поймать ускользающую эмоцию, которую я пока боязливо определяла как… влечение? Я с ужасом осознала, что ничего не прошло. Словно и не было этих лет.

Заметив иронично приподнятые брови Алекса, свидетельствовавшие о том, что пауза затянулась, я почувствовала себя круглой дурой. Надо взять себя в руки.

– Знаешь, обычно люди мне не врут. – С энтузиазмом включаясь в заранее отведенную мне роль, ослепительно улыбнулась я.

Его губы, еще секунду назад пухлые, теперь сжались в тонкую линию. Нахмуренный взгляд скользнул по моему влажному после душа телу и вернулся к лицу.