Дух воина

Заречный вновь видел себя внутри боевой машины, шедшей во главе колонны грузовиков. Горячее афганское солнце уже успело прогреть броню, и внутри этой раскалённой железной коробки казалось, что воздуха нет вообще. Местность, по которой сейчас проезжал караван, была довольно открытая и особой опасности не представляла. Он, исполняя обязанности командира разведроты, открыв люк, внимательно осматривал окрестности, подставляя загоревшее и огрубевшее за короткий промежуток времени лицо горячему степному ветерку. Пот тонкой струйкой стекал из‑под шлема на лицо, но его боевой машине, идущей впереди колонны, было немного легче в том, что обжигающий лёгкие воздух был хотя бы чистым. Те же, кто двигался сзади, за время таких вот переездов глотали просто килограммы афганской пыли, поднятой колёсами и гусеницами идущих впереди машин. Горы были далеко справа, а на простирающейся впереди равнине, хотя и усеянной мелкими булыжниками и камнями, видимость была довольно хорошая. Капитан не опасался прилёта гранаты или притаившегося на вершине скалы стрелка, однако беда подстерегла совсем в другом месте.

Не успела БМП сделать очередной поворот на извилистой каменистой дороге, как раздался оглушительный взрыв замаскированного фугаса. Взрывная волна, словно кувалдой, ударила по барабанным перепонкам экипажа. Один край боевой машины подбросило. Взрыв был такой мощности что, словно у игрушечной пластмассовой машинки, легко оторвал часть корпуса бронированного БМП, а башню, будто пробку из бутылки шампанского, вытолкнул вертикально вверх. На некоторое время Заречный был оглушён. Он полностью потерял контроль над всем, что происходит вокруг. Когда же в сознании случилось краткое просветление, капитан осознал, что лежит на земле, однако тут же вновь погрузился в небытие от болевого шока. Согласно закону всемирного тяготения, подброшенная вверх несколько секунд назад башня изуродованной боевой машины приземлилась аккурат на его ногу. Яркое, беспощадно палящее солнце вдруг резко померкло. В затуманенное сознание ещё некоторое время изредка врывались беспорядочные, короткие автоматные очереди, но нестерпимая боль в ноге и шум в голове всё же заставили его отключиться полностью.

– Ваня, просыпайся, – услышал он в мрачной пелене беспамятства тихий голосок медсестры, дежурившей сегодня в госпитале, в котором он уже несколько месяцев лежал после ранения.

Он приоткрыл глаза и удивился. Вместо сестрички на него из‑под кустистых белых бровей, растущих на выдающихся вперёд надбровных дугах, изучающе смотрели ясные, голубые глаза какого‑то старика. Его косматые, седые волосы были растрёпаны, словно у сказочной Бабы Яги из детского мультика. На похожем на картошку носу красовалась большая родинка. Узрев, что его подопечный открыл глаза, лицо старика расплылось в улыбке.

– А где сестричка? – всё ещё находясь под впечатлением сна, спросил Заречный.

– Ишь, прыткий какой, – ещё больше просиял старик, показав наличие всех тридцати двух и явно не вставных зубов, – не успел в себя прийти, а ему уже сестричку подавай.

Наконец, окончательно проснувшись и осознав, что он не в госпитале, а в неизвестном ему месте, в котором очутился непонятно каким образом, Иван тоже попытался изобразить некое подобие улыбки. Увиденная после пробуждения картина немного сбила с толку его сознание, ещё не успевшее до конца прийти в своё нормальное состояние. Однако, несмотря на это, лицо лекаря показалось Заречному знакомым. Профессиональная память, которой он всегда мог похвастать, на этот раз молчала и не хотела выдавать нужную ему информацию. Внимательно вглядываясь в невысокого роста коренастую фигуру хозяина дома, совсем не похожую на старческую, он понимал, что, несомненно, где‑то уже видел этого человека. Вот только где и при каких обстоятельствах, вспомнить никак не мог.

– Ну, чего зенки‑то вылупил, аль не признал меня? – сощурил свои проницательные глазки старик.

И вновь странная речь на незнакомом наречии, которую Иван, изучавший в своей жизни только английский язык, тем не менее, прекрасно понимал.

– Мы уже встречались? – задал он в ответ свой вопрос, так как, несмотря на все усилия, не мог вспомнить, где он видел этого человека.

– Да ты не тужься, не тужься, – проворчал лекарь, – а то вновь головой маяться будешь, придёт время, всё вспомнишь. Поднимайся лучше с лежанки, трапезничать будем, а то ведь, поди, кишки уж от голода сводит?

Услышав про еду, Заречный действительно ощутил огромное чувство голода. Под ложечкой засосало так, будто он неделю ничего не ел. Живот, который, казалось, прилип к позвоночнику, словно подтверждая эту гипотезу, издал характерный протяжный звук. «Сколько же я проспал, что так проголодался», – подумал бывший разведчик, осторожно приподнимаясь на одной руке. Как ни странно, но покалеченные рёбра вовсе не болели. Осознав, что движения не причиняют боль, Иван уже более уверенно поднялся. Он уселся на край деревянной лежанки, поставив босые ноги на тёмный, деревянный, не покрытый краской пол. Однако от резкого подъёма у него закружилась голова. Ухватившись, чтобы не упасть, руками за доску, из которых была изготовлена лежанка, Заречный виновато взглянул на хозяина дома, который не сводил с него изучающего взгляда.

– Ты токмо, сынок, не поспешай, не поспешай, – ласково предупредил тот, подходя ближе к своему пациенту, – ослаб ты зело, пока исцелялся от недугов своих, тепереча аккуратнее надобно. Вот, держись‑ка за меня.

Старик протянул руку, показав гостю крепкую, мозолистую ладонь.

– Какой сегодня день? – поинтересовался Иван, подсознательно стараясь оттянуть необходимость подниматься на ноги.

Он попытался восстановить в памяти последовательность произошедших с ним накануне событий. И память действительно немного уступила отдохнувшему и окрепшему мозгу и выдала, что в тот день, когда с ним произошло несчастье, была среда. Среда двадцать второго июня две тысячи пятого года. Не дождавшись ответа и проигнорировав предложенную стариком помощь, бывший разведчик попытался сам встать на ноги. Однако, несмотря на ту непривычную лёгкость, которая теперь присутствовала постоянно, его ноги, как и всё тело, были сильно ослаблены и наотрез отказались подчиняться своему хозяину. Не удержавшись, Заречный шлёпнулся пятой точкой на лежанку и больно ударился копчиком. От неожиданности он ойкнул, а на глазах непроизвольно выступили слёзы. Неудачная попытка встать самостоятельно развеселила наблюдавшего за всеми его потугами старого лекаря, но уже через несколько секунд лицо старика снова стало серьёзным, и он вновь молча протянул гостю руку. Теперь тому всё же пришлось на неё опереться. Когда его не менее широкая ладонь соприкоснулась с ладонью лекаря, Ивану показалось, что рука попала в стальные тиски. Однако, несмотря на недюжинную силу, старик держал своего пациента очень аккуратно, словно ощущал, в какой момент тому может быть больно. Теперь, имея такую надёжную опору, Заречный встал более уверенно и, поддерживаемый лекарем, медленно прошествовал в соседнюю комнату. И снова это непривычное ощущение, словно воздух во всех помещениях был намного плотнее и гуще, чем тот, к которому он привык. «Прямо как в барокамере с повышенным давлением», – мелькнуло в голове бывшего разведчика сомнительное сравнение.

За время своего непродолжительного путешествия из одной комнаты в другую, он успел окинуть взглядом жилище этого необычного человека. На вид, это было довольно крепкое каменное строение со старой, если не сказать древней и малочисленной мебелью. Впрочем, деревянную лежанку, на которой Иван проснулся, пару скамеек из того же материала да деревянный же шкаф, заполненный глиняными сосудами, на которых были начертаны непонятные значки, трудно было назвать мебелью в современном понимании.