Джулия [1984]

Сегодня цех погрузился в тишину. Все боялись, как бы О’Брайен не заподозрил саботаж. Джулия мерила шагами мостик и умирала от желания хотя бы разок затянуться, но понимала, что сигарета станет доказательством ее преступного безделья.

Отдел литературы занимал необъятные, лишенные окон производственные площади на первых двух подземных этажах министерства правды. Все это пространство отводилось под сюжетное оборудование – восемь гигантских машин, с виду похожих на гладкие, сверкающие металлические контейнеры. При откинутой крышке нутро каждого такого ящика поражало скоплением датчиков и переключателей. Только Джулия да ее напарница Эсси знали, как забраться внутрь, не нарушив ни одного контакта. Централизованный пульт управления был устроен по типу калейдоскопа. В нем насчитывалось шестнадцать захватных устройств для отбора и перемещения сюжетных элементов: сотни металлических словолитных деталей извлекались из хранилищ и подвергались сортировке, покуда из них не складывалось плотно подогнанное целое. Эта успешная схема собиралась – опять же механическим способом – на магнитной плате. Плату погружали в поддон с типографской краской, вытаскивали с помощью специального подъемника и делали оттиск на бумажном рулоне. Готовую распечатку отрезали. Забирал ее главный технолог.

Разграфленный лист в шутку называли «картой бинго»: там были закодированы все признаки очередного произведения – жанр, главные герои, ключевые эпизоды. Когда‑то один литобработчик пытался растолковать Джулии, как интерпретируются те или иные символы, но всё без толку. Даже после пяти лет работы на производстве она видела в них только остазийские пиктограммы.

Сейчас у нее на глазах технолог отчекрыжил от рулона новый сюжет и помахал им в воздухе, чтобы подсушить краску. Проверив готовность, он свернул лист в трубочку и поместил в тубус, а тубус отправил в аэрожелоб. Со своего наблюдательного пункта Джулия отследила, как тубус, пролетев через прозрачный лабиринт закрепленных на потолке гибких труб, шлепнулся в какой‑то лоток в южном торце помещения. В той стороне располагался собственно отдел литературы, где длинными рядами сидел мужской и женский персонал, бормоча что‑то в речеписы и тем самым преобразуя карты бинго в романы и повести. Но поскольку никакие механизмы здесь не использовались, данный этап Джулию не интересовал.

Зато ее бесконечно увлекало сюжетное оборудование: как оно работает, по какой причине может выйти из строя. Она знала состав типографских красок и сама охотно объясняла другим, почему синий цвет – проблемный. Знала, как фиксируется рулон и отчего бумага может сморщиться или замяться. С невероятной точностью определяла, когда потребуется замена тех или иных деталей, и знала, как оформить заявку, чтобы ее не отклонила комиссия по средствам производства. Но о самих книгах, которые представляли собой конечный результат, знала всего ничего – они ей вообще были побоку. Один из специалистов лито признался ей, что у него, прежде заядлого читателя, отношение схожее. «Не зря ведь говорится: любишь продукт мясной – цех обходи стороной. Иначе на колбасу потом смотреть будет тошно. Это я про себя и про книги». Сравнение с мясопродуктами Джулию не убедило. Сама она привычно готовила и ела мясные колбаски. А как‑то раз, на спор, отведала сырого колбасного фарша. Однако та сентенция была справедлива по отношению к таким книгам, как «Победа революции: Во имя Старшего Брата» и «Фронтовая санитарка 7: Лариса».

Погрузившись в эти размышления, Джулия поймала себя на том, что бездумно глазеет на О’Брайена. Тот курсировал по цеху, экспромтом проводил беседы и задавал вопросы, приветливо улыбаясь всем и каждому. Работники, оказавшиеся на значительном расстоянии от него, с отсутствующим видом потупились. Они старательно уподоблялись производственным механизмам, и подчас весьма впечатляюще. Но чем ближе к О’Брайену, тем больше лиц с робкой надеждой поворачивалось в его сторону, как цветы поворачиваются вслед за солнцем. По знаку инспектора с десяток человек оставили свои рабочие места и стали в круг, ловя каждое слово. Понятно, что беседы члена внутренней партии всегда ставились выше производственных дел.

Со своей верхотуры Джулия больше всего поражалась зримому контрасту между О’Брайеном и его слушателями. Член внутренней партии, О’Брайен всегда носил плотный угольно‑черный комбинезон из американской хлопковой ткани, причем явно индивидуального пошива, безупречно подогнанный по фигуре. На всех остальных – членах внешней партии – были комбинезоны из вискозы: либо в облипку, либо до смешного широченные. После одного рабочего дня вискоза вытягивалась на коленях, после двадцати дней мешки на коленях утолщались за счет постоянной штопки. Каждый комбинезон от частой стирки приобретал слегка отличный от прочих оттенок синего, а если ткань линяла неровно, то и пятнистую расцветку. Рослый, могучего телосложения, О’Брайен выделялся на фоне работников лито – или болезненно тщедушных, или, как нарочно, брюхастых. По неистребимой привычке робких все они сутулились, тогда как О’Брайен, этакий племенной бык, держался молодцевато. У стороннего наблюдателя возникало искушение приписать ему изрезанные шрамами костяшки пальцев и сломанный короткий нос, хотя в действительности у него не было ни одного изъяна. И потом, не стоило сбрасывать со счетов его обаяние: с мужчинами он общался как с закадычными друзьями, а каждой девушке внушал убежденность, будто она запала ему в душу. Вы, конечно, понимали, что это сплошная фальшь, а все‑таки невольно проникались к нему симпатией.

Джулии он напоминал одного киногероя, высокопоставленного партийца, который застрял во Втором агрорегионе и в финале спас урожай. Никто, кроме него, не заметил нашествия мелких вредителей, пожиравших изнутри кукурузные початки. Партиец отличился благодаря своему непревзойденному интеллекту, на который указывали его аккуратные очки, сползающие на кончик носа. Когда же дело дошло до помощи в уборке урожая, партиец опустил сложенные очки в карман и поразил сельчан своей недюжинной силой. По нему вздыхали девушки, а земледельцы до упаду смеялись его незатейливым шуткам. Таков же был и О’Брайен, вплоть до очков в золотой оправе и успеха у девиц. Сейчас рядом с ним, возле станка номер четыре, материализовалась соседка Джулии по общежитию, Маргарет: разрумянившись, она ерошила копну рыжеватых волос и заливалась хохотом всякий раз, когда О’Брайен давал для этого хоть малейший повод. Маргарет даже не работала в лито и оказалась здесь без всякой видимой причины. А за спиной у нее маячили Сайм и Амплфорт, работавшие вместе с ней на десятом этаже. Видимо, все трое, заслышав о приезде О’Брайена, кубарем скатились вниз по лестнице.

Джулия с досадой отвела глаза: ей и самой не мешало бы сейчас пообщаться с О’Брайеном – не за его красивые глаза, а просто чтобы узнать, нет ли у него заказов на мелкий домашний ремонт. Такие заказы поступали от большинства проверяющих, поскольку мастера из службы жилупра приезжали по вызовам с большой задержкой и никогда не имели при себе нужных запчастей. Джулия выполняла ремонт на дому просто из интереса (так она говорила), но почти каждый заказчик по доброте душевной подкидывал ей долларов пятьдесят чаевых. А с членами внутренней партии вообще нелишне было водить знакомство. Если ей не совали деньги – еще и лучше. Это говорило о том, что заказчики держат ее за свою. По слухам, благодаря такому дружескому расположению можно было получить и должность, и квартиру.

Из О’Брайена вышел бы идеальный «друг». Но Джулия не спускалась в цех и прятала лицо под маской добросовестности. По спине у нее ползли мурашки от одной мысли о приближении к этому человеку. О’Брайен был направлен к ним из минилюба.

Тут вырубили электроснабжение всех производственных линий. Пожужжав и помедлив, станки издали рык, подобный стону матерого зверя, оседающего на землю всей своей нешуточной массой. В наступившей тишине (какой‑то неестественной, как глухота после взрыва) прозвучал свисток – сигнал к началу двухминутки ненависти.