Джулия [1984]

На последних секундах лицо Старшего Брата плавно сменилось тремя базовыми партийными лозунгами, начертанными жирным черным шрифтом на красном фоне: «Война есть мир», «Свобода есть рабство», «Незнание – сила». После этого телекран погас и предоставил зрителям любоваться собственными мутными отражениями. Зал начал скандировать: «Эс‑Бэ!.. Эс‑Бэ!.. Эс‑Бэ!» Поначалу выходило нестройно и сбивчиво, но вскоре многоголосый хор обрел размеренный, четкий ритм. Все без исключения встали; некоторые притопывали в такт или барабанили по спинкам стульев. Эта стадия ритуала всегда приносила облегчение. У всех наступала разрядка, глаза сияли. Еще одна мысль верно усвоена сознанием, еще одно чувство глубоко прочувствовано. Ведь сколь немногого, в сущности, требует от человека партия. Не обязательно зазубривать все свежие неологизмы новояза и учить назубок противоречивые суждения. Если есть в тебе ненависть к врагу, значит ты достоин любви. Участники двухминутки расцветали глуповатыми улыбками и переглядывались; у многих наворачивались слезы. Люди получили отменный заряд ненависти.

Теперь дело было за небольшим: определить тот момент, когда следует умолкнуть. Мыслимо ли первым прикусить язык? Но и последним оставаться негоже. Джулия решила следовать примеру О’Брайена, и как только у нее мелькнула эта мысль, О’Брайен обернулся, и оказалось, как ни странно, что он уже молчит. На его лице застыло непонятное выражение: не то чтобы радость, а какой‑то насмешливый интерес. В первый момент Джулия узрела в этом определенную чувственность и задалась вопросом: чем же могла простушка Маргарет привлечь этого мужчину?

Но тот даже не смотрел в сторону Маргарет. Просто невероятно: он переглянулся со Смитом. И при этом лицо Смита, открытое и безмятежное, осветилось какой‑то загадочной мягкостью. Ни дать ни взять – залитая солнцем лужайка.

Джулия инстинктивно отвернулась – и тут хор умолк. Закрыв рот на последнем, уже лишнем «Бэ!», она оглянулась: О’Брайен и Смит, как прежде, сосредоточенно глядели перед собой. Никому и в голову бы не пришло, что этих двоих связывает нечто общее.

Впрочем, она тут же усомнилась в своих наблюдениях. Да, люди, бывает, переглядываются. Какое это имеет значение? Лицо Смита, озаренное любовью, не слишком отличалось от других лиц, прославлявших Старшего Брата. И стоит ли удивляться, если О’Брайен бросил отстраненно‑смешливый взгляд на Старого Зануду? Да и Сайм изо дня в день так на него смотрел.

Присутствующие поднимались со своих мест. Амплфорт подошел к О’Брайену и раболепно заговорил о новых квотах на поэзию. Изображая заинтересованность и согласно кивая, О’Брайен вновь лучился искренностью. А Смит убирал стулья: кислый и обиженный, он теперь выглядел как всегда.

Нет, ничего сверхъестественного не произошло. Джулия вычеркнула из памяти этот случай и начала долгий спуск в отдел литературы.

 

2

 

После двухминутки ненависти Джулия отметилась в журнале учета рабочего времени на два часа раньше положенного и в качестве причины указала: «Менструальные боли». Если честно, она собиралась вернуться в служебное общежитие, чтобы ликвидировать засор унитаза – вечная история. Этот мелкий ремонт можно было бы и отложить, поскольку в отделе шнырял О’Брайен и всюду совал свой нос, но в общежитии было всего два унитаза: к вечеру грозил засориться и второй. Как бы то ни было, предлогом «менструальные боли» злоупотребляли почем зря все девушки. Никто давным‑давно не пытался и вида делать, будто речь о реальном недомогании, или следить за календарем. Охранники и бровью не повели, даже когда Джулия оформила вынос сантехнического троса. В охране, ясное дело, работали сплошь мужики: не иначе как они считали, что при месячных без такого инструмента не обойтись.

В этот час на велопарковке было безлюдно. Сторожиха дремала в кресле, зажав ступнями бутылку джина «Победа». Под вереницей плакатов «Старший Брат смотрит на тебя» и транспарантом, призывающим «На двух колесах – к здоровью!», сотнями томились помидорно‑красные велосипеды. С проржавевшими цепями и гнутыми спицами, они в основном были непригодны для езды. В то утро Джулия припрятала между двумя развалюхами надежный «атлантик», но, очевидно, кто‑то его все же вычислил и увел. Она окинула взглядом стояночные опоры в поисках ленточек или тесемок, которыми служащие помечали велосипеды в рабочем состоянии. Не увидела ни одной. Впрочем, за десять минут ей посчастливилось найти старенький, но с виду прочный «интернационал», на котором, если повезет, можно будет добраться до общежития.

После ее ухода на внешних телекранах министерства появилась заставка с видом бурного прилива, приуроченная ко второй кормежке и сопровождаемая мелодией «Океанской девы». Стены всех соседних зданий были оклеены рядами плакатов образца «Старший Брат»: СТАРШИЙ БРАТ СМОТРИТ НА ТЕБЯ, СТАРШИЙ БРАТ СМОТРИТ НА ТЕБЯ, СТАРШИЙ БРАТ СМОТРИТ НА ТЕБЯ. На перекрестке Джулия отметила, что и по правую руку, и по левую плакаты занимают все свободное место. Однажды у нее на глазах какой‑то парень развлекал толпу карточным фокусом, в котором любая вытащенная из колоды карта оказывалась королем пик. А после взялся тасовать колоду, и Джулия увидела жутковатое мельтешение одинаковых картинок. Точно так же завораживали и эти плакаты. Всю дорогу они солдатскими колоннами на марше проплывали мимо нее, а из открытых окон, из телекранов на автобусных остановках, из рупоров на деревьях в парке имени Жертв Декабря звучал душещипательный припев «Океанской девы». Это растрогало даже Джулию, которая привыкла считать себя неисправимо циничной. Налегая на педали, она чувствовала, как ветер треплет ей волосы, встречала – куда ни кинь – взгляд СБ и ощущала себя прелестной фабричной работницей из фильма «Взлетная полоса номер один свободна»: та оставила своего любимого, чтобы целиком и полностью отдаться борьбе с врагами ангсоца. И песня, и фантазия развеялись только за углом, в бывшем адвокатском районе, где начиналась лондонская территория пролов.

Это был мирок облезлых, раскуроченных лачуг, залатанных чем попало. Подпорками стен местами служили древесные стволы, обтесанные топором до нужного размера. В пределах видимости не было ни одного целого стекла: оконные проемы здесь либо заколачивали досками, либо затягивали казенной светомаскировочной тканью, собиравшей уличную грязь. Электроснабжение отсутствовало. В дневное время жители с собственной мебелью высыпали на улицу. Сидя за столами, они пили чай, играли в карты, штопали одежду под временными тентами, сработанными из той же светомаскировочной ткани, картона и обломков разбомбленных домов. Джулия смотрела в оба, чтобы не наехать на пьянчуг и безнадзорных детишек, на мокрые кресла и пустые бутылки. Ей действовало на нервы и то, что с приближением ее велосипеда пролы умолкали и ни один не поднимал головы, чтобы поглазеть. Партийный комбинезон действовал не хуже шапки‑невидимки.

Эту густонаселенную территорию пересекали две пыльные ложбины: все, что прежде находилось на этих местах, сровняли с землей управляемые ракеты. Не осталось даже дороги. Джулии приходилось два раза слезать с велосипеда и перетаскивать его на себе через руины. Первая воронка появилась сравнительно недавно. В воздухе до сих пор вилась алебастровая пыль, а среди обломков копошилась семья мусорщиков. Самая миловидная дочь – кареглазая худышка лет девяти‑десяти – сидела на одеяле у перехода и предлагала прохожим убогие родительские находки: стоптанную обувь, старые шурупы и гвозди, пару исцарапанных очков.