Граф Рысев

Я здесь родился и вырос. Родители погибли в автокатастрофе, когда мне восемнадцать исполнилось. Делать было нечего, учёбу я бы сам не потянул. Уже совершеннолетний, крутись, пацан, как хочешь. Путь был один – армия. Попал в военную разведку. Наставник очень неплохой достался, многому меня научил, а ведь кое‑что и вбивать в башку пришлось, не без этого. Предлагали на контракт остаться, да в школу офицерскую поступить, не захотел, теперь жалею. Ну ничего, пенсия в полиции быстро наступает, оглянуться не успею, как думать надо будет, чем дальше заняться.

Тут мне и предложили пойти в Росгвардию. Старый наш гвардеец позвал на своё место, когда я ружьё пришёл батино забирать, да на себя оформлять.

Я тогда только вернулся с армейки. Вернулся в родительский дом, который без хозяев уже начал ветшать.

Заниматься чем‑то надо было, да и на ремонт деньги на дороге не валяются, поэтому согласился. Это всяким попаданцам хорошо, да дядям Фëдорам, взял тачку с лопатой и пошёл клад искать. И, что, самое охренительное – всегда находят. В жизни, к сожалению, не так.

А вот и свёрток. Проехав с километр, остановился. УАЗик глушить не стал, хрен потом заведу на морозе. Вытащил фонарь и медленно пошёл по накатанной дороге к затону. Я уже был близко, когда раздался выстрел, потом ещё один. Замерев на месте, прислушался. Не пойду дальше, тут и так всё понятно.

И тут раздался крик, словно ребёнок заплакал. Темнота, выстрелы, в голове всё перепуталось, хотя точно знаю, что многие звери такие звуки издают. И ведь никакого оружия с собой нет, но всё равно ломанулся, как тот лось, ориентируясь на звук.

Не знаю, кто это был, я их не разглядел, потому что, стоило только мне появиться, как раздался выстрел. Было даже не больно. Просто ноги почему‑то перестали держать. Я упал и столкнулся взглядом с затухающим взглядом убитой этими уродами рыси. Жёлтые пронзительные глаза уже начали терять свою прозрачность, а затухающее сознание с удивлением отметило, как две дорожки крови: моя и убитого хищника, начали сливаться в одну перемешиваясь.

Последнее, что я услышал, перед тем, как меня накрыла темнота, был крик, переходящий в визг.

– Ты что наделал, идиота кусок? Ты мента завалил! Валим отсюда!

***

– Ваше сиятельство! Ваше сиятель‑ль‑ство‑о‑о! – крик, раздавшийся неподалёку, вонзился в мозг раскалённой иглой, почему‑то вызывая отторжение. Какие ещё сиятельства, не должно никаких сиятельств быть. Но крик повторился, наверное, зовущий уверен, что правильно кричит.

Снег холодил щёку, чудовищно болела голова. Боль была пульсирующая, словно стробоскоп засел в черепе, посылая вспышки, от которых болели глаза, и хотелось блевать. Протянув руку, дотронулся до затылка. По ощущениям эпицентр боли находился где‑то здесь. Под пальцами нащупывалась плотная корка, склеивающая волосы в сплошной заскорузлый комок. Похоже, меня по голове чем‑то шибанули. Ни черта не помню. Где я вообще нахожусь?

Немеющими, замёрзшими руками схватил снег и сунул в рот. Сначала вроде бы полегчало, но потом меня всё‑таки начало рвать. Чтобы не захлебнуться в собственной блевотине, с трудом поднялся на колени, отмечая про себя, как сильно дрожат руки.

Дрожали не только руки, но и всё тело. Стоять вот так на четвереньках было тяжело. Всё время хотелось лечь на землю и забыться, чтобы хоть на мгновение боль отступила.

Мороз забирался внутрь заиндевевшей одежды, пробирая до костей. Сколько же я здесь с разбитой башкой провалялся, если так замёрзнуть умудрился?

– Ваше сиятельство! – голос отдалился, похоже, что сиятельство начали искать где‑то в другой стороне.

Ну и хрен с ним, с сиятельством, мне бы вспомнить, кто я такой.

Мысль про то, что я не помню не только, где нахожусь, но и кто я такой, пришла внезапно между содрогающими тело спазмами. И вот это плохо. Это очень плохо. Настолько, что…

Додумать я не успел, потому что меня согнуло в очередном приступе, скрутившем внутренности. Казалось, что кто‑то схватил огромный крюк, вонзил в живот и теперь методично наматывает на него кишки. Но спазм прошёл и, кажется, даже дышать стало легче. На этот раз из меня практически ничего не вышло. Только какая‑то тягучая желчь, обжигающая горло до боли. Из глаз сами собой текли слёзы, и от этого становилось ещё холодней, хотя лицо горело огнём, а по виску и щеке вперемежку со слезами катились капли пота.

– Ваше сиятельство! – на этот раз голос приблизился. Не нашёл ещё своё сиятельство, видать, какими‑то кругами ходит.

Спазмы прекратились, а головная боль уменьшилась ровно настолько, что позволила мне поднять голову и оглядеться по сторонам. Невдалеке лежала туша мёртвого животного. Пятнистая шкура, лобастая голова и забавные кисточки на ушах совершенно незабавного зверя.

– Рысь, какие‑то суки рысь убили, – прошептал я, неосознанно стискивая кулаки. – Твари, удавил бы.

Проблема идентификации как самого себя, так и окружающего пространства отошли на второй план, потому что со стороны мёртвого животного послышались писк и шевеление.

Встать на ноги я пока не мог,поэтому как стоял на четвереньках, так и пополз в направлении тела рыси, обдирая окоченевшие руки в кровь, об успевший образоваться наст. Весна всё‑таки, вот и наст. Странно только, что про весну помню, а про всё остальное – нет.

Это был котёнок. Маленький, испуганный комочек, который искал у матери тепло и еду, но не находил ни того ни другого.

– Иди сюда, я тебя хотя бы согрею, – сев прямо на снег, я вытащил котёнка из‑под уже почти остывшего тела матери и сунул за пазуху, мимоходом удивившись, что на мне такая неудобная куртка. Вроде и тёплая, но…

И тут до меня дошло.

– Какой котёнок у рыси в марте? – оглядевшись по сторонам, я попытался встать на ноги, придерживая пищащий комочек, который завозился у меня на груди отогреваясь. – И почему я уверен, что сейчас именно март? Может, потому, что снег ещё и не думает таять, или же… Чёрт, как же болит голова, – прижал свободную руку к пульсирующему и простреливающему нестерпимой болью затылку и закрыл глаза. Немного так постоял, покачиваясь, и побрел по тропе, возле которой, как оказалось, валялся, в ту сторону, откуда недавно раздавался голос, зовущий сиятельство.

– Матерь наша покровительница, ваше сиятельство, Евгений Фёдорович, – ко мне подскочил мужик в тулупе и меховом треухе, и принялся бегать вокруг, как курица вокруг потерявшегося цыплёнка, только крыльями, тьфу ты, руками не махал. – Нашёлся, радость‑то какая великая.

– Мужик, ты кто? – просипел я, словно месяца два бухал без перерыва на обед.

– Ваше сиятельство, да как же это вы Тихона не узнали? Я ж с пелёнок за вами закреплён, – мужик растерялся, хлопая глазами, зато хоть бегать вокруг перестал. – Да, как же это?

И тут он увидел, что я руки от головы не отнимаю, и почти насильно отодвинул ладонь с раны.

– Осторожно, больно, – я хотел отстраниться, но тело внезапно наоборот, потянулось к ещё крепким и совсем не старческим рукам. Словно часто я так проделывал, точно зная, что ничего худого от обладателя этих рук мне ждать не стоит.

– Да как же так вышло‑то? – принялся причитать Тихон. – Что за тати на графа свои лапы поганые подняли?