Игра на жизнь

Борька был дальнобойщиком, и Лизе было не привыкать к его долгому отсутствию дома. Его могло не быть и по месяцу, и больше. В его работе всякое случалось: поездки на противоположный конец континента, поломки, всевозможные конфликты, «зависания» с документами. И Лиза обычно чувствовала, когда у него что‑то шло не так, как должно. Он никогда не говорил ей о своих проблемах, она сама его «колола» во время их телефонных разговоров. Но так тревожно, как в последние дни, ей никогда еще не было! Еще до Борькиного последнего звонка, еще до сегодняшней встречи с Черновым в приемном покое, она уже начала ощущать, как над ними с Борькой сгущаются тучи.

Вспомнив, как начиналась их жизнь, Лиза прерывисто вздохнула, зарывшись в подушку лицом. Сколько нервов она вытрепала Борьке в первые месяцы после их свадьбы! Словно это он был во всем виноват: и в том, что Ярослав полюбил не ее, а Верку, и в том, что Лиза забеременела от Ярослава в ту единственную безумно‑хмельную ночь, которую они провели вместе, как раз накануне его встречи с Лизиной соседкой, сразу ставшей соперницей. А на самом деле, если Борька и был в чем‑то виноват, так это только в том, что все‑таки уговорил Лизу выйти за него замуж. Зная, что она его не любит, но все‑таки не пожелав бросить ее одну в ее положении, о котором на тот момент только они двое и знали. Ярославу Лиза так ни словом и не заикнулась о том, к каким последствиям привела их совместная ночь. Позволила ему жениться на его избраннице, на Верке, руководствуясь народной мудростью, что насильно мил не будешь. А всю Лизину горечь и боль, усугубленную ее состоянием, принял на себя Смоляков.

Оставалось только гадать, как же он сумел все это вытерпеть и как сильно для этого должен был Лизу любить. В первые месяцы после свадьбы они даже не жили как муж и жена. Максимум, на что мог рассчитывать Борька, возвращаясь из рейса, – это на горячий обед, потому что совсем его не встретить было бы абсолютно бессовестно. Но все ее попытки быть с ним приветливее быстро разбивались о ее же безумное раздражение, захлестывавшее ее волной. Она могла наорать на него практически ни за что, а то могла и чем‑нибудь в него запустить. Это продолжалось до того памятного дня, когда Лиза в очередной раз швырнула в него стакан, почти не глядя, потому что уже привыкла к тому, что он с его реакцией уличного бойца легко уклоняется от летящих в него предметов, а то и просто их ловит, невозмутимо возвращая на место. Но в этот раз Борька уклоняться не стал, даже не шелохнулся. Стакан звучно ударился о его ключицу, разлетевшись на осколки и порезав его до крови. Тонкая струйка зазмеилась по груди, окрашивая в алый цвет майку. Увидев это, Лиза сама испугалась, ахнула. И отчаянно замотала головой в ответ на Борькин вопрос:

– Там еще блюдце осталось. Будешь кидать? Я постою.

– Смоляков, прости! – приходя в себя, Лиза устремилась к нему. Хирургическая медсестра, она всегда спокойно относилась к виду крови, но только не в этот раз! Тогда ей вдруг стало не страшно, а больно. От осознания того, что натворила, и от какого‑то обреченного выражения Борькиных глаз. – Я не хотела, правда! Не думала, что попаду! Что же ты?..

– Устал я, Лизок! – Он шагнул к ней навстречу, не давая наступить на осколки. – Так что ты уж определись все‑таки, чего хочешь добиться, когда берешься все это швырять.

– Точно не этого! – Лиза взглянула Борьке прямо в лицо, и на глаза навернулись слезы. – Прости! Пойдем в комнату, я перевяжу… Пожалуйста! – взмолилась она, поняв, что он хочет от нее отмахнуться. – Я постараюсь… я обещаю тебе, что больше не буду так делать!

– Это уж как сумеешь сдержаться. Но если в следующий раз все‑таки сорвешься, то сразу будь готова к тому, что ты в меня попадешь.

Получив это предупреждение, Лиза, наверное, уже никогда не решилась бы проверить, насколько серьезен Борька, при условии, что их отношения остались бы прежними. Но в ту ночь, заклеив глубокую Борькину рану, она, как и сегодня, долго не могла уснуть. Ворочалась в своей комнате и всхлипывала, терзаясь муками совести, а еще вспоминая его усталый и обреченный взгляд. Доведенный до ручки, Борька не сказал ей, что он ее бросит! Он просто предупредил, что больше не станет уклоняться от ее попыток ему навредить, отчего на душе у Лизы становилось совсем уж гадко. Не выдержав, она поднялась и тихонько прошла к Борьке в комнату. Была уверена, что он спит, и просто хотела взглянуть на него. Оценить, не промокла ли повязка. А еще – попытаться понять, что же все‑таки не так, причем с ней, а не с ним. Потому что не могла не признать, что именно сама отравляет ему жизнь день за днем в ответ на все его попытки сделать для нее что‑то хорошее.

В смоляковской комнате было темно, но света уличных фонарей, проникающего через окна, хватило Лизе на то, чтобы детально разглядеть лежащего Борьку, а один лучик даже играл на вдетой в его ухо сережке. Лиза невольно сфокусировала взгляд на этой искорке в камешке, и вздрогнула, когда Борька, не открывая глаз, тихо спросил у нее:

– Лиз, что случилось?

– Ты не спишь? – вырвалось у нее. – Нет, ничего не случилось. Просто пришла на тебя взглянуть.

– Ну, хорошо, что хоть не добить, – он невесело усмехнулся, открывая глаза. И подвинулся к стенке, освобождая Лизе край кровати: – Присаживайся, в ногах правды нет.

Лиза села, ничего не опасаясь: еще уговаривая ее выйти за него замуж, Борька пообещал ей, что никогда не применит к ней никакого насилия, и с тех пор честно держал свое слово, даже не пытаясь прикоснуться к ней как‑то иначе, нежели чисто по‑дружески. То есть именно сейчас подумалось Лизе, он и здесь себя ущемлял ей в угоду.

– Смоляков, ну не надо тебе было на мне жениться! – вырвалось у нее. – Ведь я же тебе говорила, я же тебя предупреждала, что это добром не кончится!

– А я на это согласился, – напомнил он. – Потому что ты по‑прежнему мне нужна. Я не знаю, что меня к тебе так тянет. Просто знаю, что никакая другая мне никогда тебя не заменит. Будет мне до лампочки, совсем, вот как я тебе сейчас. Поэтому я и стараюсь переломить ситуацию. Иначе давно бы на все плюнул и просто ушел, так как – ты не поверишь! – я все‑таки не мазохист.

«Еще какой мазохист, а еще дурак, каких мало!» – подумала Лиза. Но ничего не сказала. А вместо этого вдруг разревелась, неожиданно даже для себя самой. Не как обычно в последние месяцы, горячими слезами яростного раздражения, а отчаянно, навзрыд, закрыв лицо руками и сдавленно выдыхая между всхлипами:

– Борька, прости! Я сама не знаю… не могу понять, что творится!

– Ну что ты, Лиз! Удумала тоже! – Он резко поднялся и сел рядом с ней, обняв и позволив уткнуться лицом ему в грудь. – Прекращай! О сыне подумай.

– О сыне… о сыне, – выдохнула Лиза сквозь слезы. – Ты о нем неплохо думаешь даже за нас двоих! Хотя… оно вот надо тебе было, брать бабу с чужим ребенком?!

– Лизка! – перестав ее похлопывать по спине, он сжал рукой ее плечо. – Да чтоб я никогда от тебя такого больше не слышал! Ты слышишь меня? Никогда! Он мне не чужой, и точка! Пацан ни перед кем не должен расплачиваться за то, что вы со Славкой наворотили! Он в ваших глупостях не виноват! – Отцепившись от плеча, Борькина рука снова легла Лизе на спину. И после паузы, уже спокойнее, он сказал: – Тебе‑то неоткуда было узнать, что это такое: быть нежеланным и никому не нужным ребенком. А я на своей шкуре все сполна испытал. Хорошо, хоть дед мой оказался человеком! Не отвернулся, не бросил. Вырастил. Пусть без пряников, которые ему пенсия не позволяла, но зато и кнутом никогда не воспитывал. И знаешь, Лиз… Если ты не против, то я бы сына хотел назвать его именем.

– А как его звали? – успевшая эпизодически узнать непростую историю Борькиного детства, Лиза вдруг спохватилась, что именно это до сих пор осталось ей неизвестно.

– Дед Леня. Леонид.