Каверна

Была у нас четырехкомнатная квартира в том же районе. Но, когда отец упокоился, старший брат переселил мать в однушку, а разницу забрал, поехал в Москву, поставил всё на свою фантазию и закончил тем, что совесть загнала его обратно в зону на семь лет. Матери оставил после себя внука – проявление силы Всевышнего, и свидетельство того, что и от таких непутей рождаются лучезарные дети.

К этому разбитому корыту и пришёл я по возвращению из того мира. Племянник, только начавший разговаривать, назвал меня «деда», потом «папа», на этом мы и поладили. Такие крайности в восприятии ребёнка были, потому что я, как больной хроническим туберкулёзом, не допускался до племянника и наши встречи носили случайный характер, с большими промежутками.

Короче говоря, старт, с которого предстояло начинать новую жизнь, оказался настолько низким, что поначалу хотелось кричать от безысходности. Я представлял, что по освобождению будет тяжело, но, чтобы настолько, не думал.

Крепись, – говорил я себе. – Это проверка на прочность. Терпи. На всё воля Господа.

 

Этим же вечером мама позвонила Валерию Николаевичу Цахилову, объяснила, что надо ложиться в стационар. Он посоветовал подойти к нему и на месте всё решить.

Утром назначенного дня мы прибыли в «Дубки» и проследовали к республиканской туберкулёзной больнице. Больница располагалась в здании санаторно‑курортного типа. Летом, объятая зеленью, она выглядела, как белый кирпич в траве, а сейчас, в конце января, в малоснежную южную зиму, как серый придорожный камень.

Поднялись в отделение диагностики. Подождали в коридоре, пока подойдет Валерий Николаевич, при этом перемигивались с мамой, стараясь не нарушать покой сидящей на посту строгой медсестры.

Пришёл Валерий Николаевич, поздоровался и завел нас в кабинет. Попросил рентгеновский снимок, посмотрел на свет и проговорил со всей серьёзностью:

– Да, каверна большая. Надо лечиться…

– Каюмовна говорила, что возможна операция, – вставила мама.

– Давайте так, – сказал Валерий Николаевич. – Вперёд забегать не будем. Надо упорно лечиться минимум полгода. Потом будем делать выводы. Видно, запущенный туберкулёз. Может быть, при лечении произойдет чудо, – пошутил он без тени улыбки. – Вообще‑то, туберкулёз вещь индивидуальная, у каждого протекает по‑своему. Я направлю вас во вторую терапию, к Зауру. Под его наблюдением будешь лечиться, понял? – посмотрел на меня строго. – И без баловства, чтоб я не краснел за тебя.

Он снял трубку телефона.

– Я не подведу, – начал я уверять. – Вредных привычек нет: не курю, не пью, не наркоман…

– Салам, Заур! – Цахилов сделал знак, чтоб я помолчал. – Заур, положи к себе парня. Сын моего друга, хороший парень. Да, будет серьёзно лечиться. Хорошо, я направляю к тебе, – что‑то ещё пошутил, посмеялся и положил трубку.

Встал из‑за стола, вернул мне снимок и подошёл к матери.

– Надеюсь, всё будет хорошо. Если что, знаете, где я. Беспокойте по любому поводу. Идите сейчас на четвёртый этаж, там к заведующему подойдите, он ждет. Всего доброго!

 

Во втором терапевтическом отделении мы подошли к кабинету заведующего. На двери красовалась бронзовая табличка: «Заведующий отделением, Хапузов Заур Каральбиевич, кандидат медицинских наук». Табличка выделялась из унылого вида терапевтического отделения. Заставляла уважать дверь, на которой висит. Это как в поле набрести на памятник и удивиться.

Я постучал в дверь.

– Здравствуйте, можно?

За столом сидел мужчина в очках. Комплекцией он походил на мясника. Лишь белый халат говорил о медицине. Он разговаривал по мобильнику и, не отрываясь, показал… Я не понял его пантомимы. Тогда он прикрыл трубку и в полголоса сказал:

– Зайди в ординаторскую к Людмиле Мухадиновне, – при этом замахал рукой, ни слова не давая сказать, мол, знаю, кто ты и зачем пришёл.

Я вышел в коридор.

– Почему так быстро? – спросила мама.

– В ординаторскую послал, – поискал я глазами. – Вот сюда сказал зайти.

За столом, заваленным медицинским бумагами, сидела пожилая женщина в белом халате. Это и была Людмила Мухадиновна, на которую показал заведующий. Ей было около семидесяти лет, если не больше. Обесцвеченные редеющие волосы. Блуждающий взгляд. Другого врача‑фтизиатра я, как счастливчик, ожидать не мог. Только такой пациент, как я, из числа бедных родственников, отправлялся прямиком к Людмиле Мухадиновне.

– Здравствуйте! Меня к вам направили. Вот снимок и анализы, – положил на стол перед ней.

– Вы ложитесь? Кто направляет, поликлиника? Так… – посмотрела она направление. – Подождите за дверью, – попросила она маму. – Я его опишу пока, потом мы поговорим.

Мама вышла из кабинета.

– Присаживайся, – усадила меня и приступила к процедуре приема больных в стационар. – Противопоказания есть?

– Да, пиразинамид. У меня на него аллергия.

Она записала это. Затем, после процедуры описания, попросила, чтобы я пригласил маму. Вошла мама, и Людмила Мухадиновна поговорила с нами о том – о сём, о жизни, как плохо в наше время болеть туберкулёзом и тому подобное.

Было видно, что почтенная старуха, будучи давно уже на пенсии, дожила до столь преклонного возраста в профессии, и по сей день была в строю, потому что не принимала близко к сердцу всё, что происходило с пациентами – лишь бы отчетность была в порядке. И, по‑моему, не только нехватка молодых специалистов, но и аккуратность в бумагах держала её на своем месте до глубокого склероза.

– Ложись в четыреста двенадцатую палату, там место есть. Остальное девочки подскажут, – сказала Людмила Мухадиновна.

Мы с мамой пошли по коридору, считая палаты. Вид был у нас, как у людей, которые занимаются своей проблемой, готовые на разные сюрпризы. Нам встречались редкие больные. Они всматривались в меня, заглядывали в глаза, как будто давно ждали – как последнюю надежду. У большинства только глаза и остались, ну ещё носы и уши; остальные части тела чахли и уходили тихо и безвозвратно.

Мы подошли к открытой палате, я посмотрел на номер 412.

– Вот эта, – нехотя показал маме, и зашёл.

Там, нагнувшись к ведру с тряпкой, санитарка перебранивалась с двумя больными. Те, очень разные – один маленький, второй высокий – разводили руками и оправдывались.

Я громко поздоровался. Санитарка выпрямилась и посмотрела на меня.

– Место есть? Меня сюда направили, – сказал я санитарке.

Представился и пожал руки будущим сопалатникам.

«Да‑а… – оглядел я палату, как панораму, – подраматичней „Бородинской“ будет».