Костяной лучник. Охотник на воргов

На удивление, хорошо отдохнув за пару часов сна и несколько часов полудремы, старейшина Барг вышел из своей хаты на мостки когда солнце еще не показалось из‑за виднокрая. Но мрак уже окончательно отступил из их рощи, даже под кронами массивных дубов великанов не было темени. Сладко потянувшись и несколько раз, с наслаждением, вдохнув прохладно‑бодрящий лесной воздух, он направился к ближайшей лестнице с мостков. Дежурившие ночью охотники уже разматывали и опускали веревочные лестницы, и совсем скоро жители деревни будут как деловые муравьи сновать между деревьями, занимаясь каждый своим делом, ведь вставать позже восхода в их деревне не принято – слишком много дел и слишком мало времени до заката…

Спустившись с мостков на землю, Барг осмотрел место ночного пиршества стай воргов – следы, обрывки шкуры, разгрызенные обломки костей неудачливого ночного лазутчика. Про себя отметил – проконтролировать, чтобы еще до завтрака ребятня собрала осколки костей и отнесла мастеровым – нечего пропадать ценному материалу.

Между тем деревня оживала, уже суетились у сложенных из обожжённой глины прямо на улице очагов женщины. Дети помогали таскать воду и стаскивать с верхних схронов мясо и сушеные дары леса. Совместный завтрак был старой традицией поселения.

История деревни заслуживает отдельного внимания и тесно связана с созданиями, чей ночной визит будет активно обсуждаться за утренней трапезой всеми членами деревни. Образовалась она много веков назад, на самом краю великой Империи Владык Анкараев, поглотившей, как казалось ее жителям, весь белый свет от края до края. Основали деревушку ушедшие на дальний восточный рубеж охотники и браконьеры, кто в поисках свободы от тяжелых налогов столичных сборщиков дани, а кто то в поисках трофеев диковинных зверей, которыми славились эти древние и неизведанные леса.

Здесь, где дубовые рощи из старых коряжистых гигантов чередовались с лесами из великанских елей, среди непроходимых чащоб, болот и лесных озер, запах человека был незнаком и не пугал зверье. Поэтому охота была знатная, хоть и связанная с большим риском, так как местная живность отличалась изрядной силушкой и своими размерами внушала трепет даже опытным охотникам. Конечно, подобраться на расстояния выстрела из лука к здоровенному секачу мог любой охотник, но вот иметь мужество выпустить в него стрелу, зная, что не каждый лук пробьет шкуру здоровенного вепря, а может только разозлить его. Что уж говорить про полноправных хозяев леса – медведей, которые по размеру в холке больше походили на коней… Нападать на них с рогатинами, как это делали столичные охотники, было чистым самоубийством – шкуру их рогатиной было не просадить, да и ломалась она как спичка, а здоровенный кол с собой не потаскаешь. Вот и подбирался сюда народ опытный, да и не обделенный ни ростом, ни силушкой молодецкой, да изворотливостью, а главное лихой настолько, что разбойники по сравнению с ними – трусливая шпана.

Последние, кстати, в эти края никогда не забредали – ссориться с охотниками, которые могут сутками бежать по следу как гончие псы, а потом утыкают стрелами как ежа, оставаясь при этом незамеченными, никто не хотел. Вот и перерос в итоге охотничий лагерь в деревню, а как охотничьи шалаши сменились рубленными хатками, так и женщины с детями начали к своим мужикам перебираться. Деревушка располагалась на большой поляне между дубовой рощей и скальным массивом, похожим на гигантскую стену изъеденную кавернами и трещинами. В них вгрызались корнями корявые сосны и прочая поросль, чьи семена ветрами занесло на такую высоту.

Стена была высотой локтей в сто двадцать и рассекала мир с запада на восток. Многие побаивались к ней приближаться из‑за странного шума идущего, то ли от этих камней, толи из‑за них. Сначала охотники шутили, что боги мол отделились от нас забором, чтобы мы в их угодьях не охотились, и придумывали разные небылицы о природе шума с той стороны возведенного богами забора, от трущихся о стену гигантских диких буйволов, до гула боевых труб темных богов, которые непременно должны собирать армию для похода на мир живых. Но, набравшись браги для смелости, как и положено нашему непоседливому народу, вечно ищущему приключений на свою откуданогирастут, и естественно на спор, залезли на вершину стены. Обнаружили они, что сверху находиться плато, шагов в двести шириной, где нещадно бьет в лицо соленый ветер. В конце этой плоской как тарелка полосы, скудно поросшей травой, был обрыв, о который далеко внизу разбиваются набегающие горы соленой воды. Само же плато то расширяясь, то сужаясь тянется на восток, изгибаясь к северу отделяет два мира – зеленую шумящую кронами долину лесов от темно синих бегущих к берегу волн океана. На самом краю виднокрая видно как стена забирает вверх, переходя в горный хребет с зелеными лесистыми склонами и белоснежными вершинами.

Разобравшись с источником шума и решив, что просто поселились у забора, разделяющем владения богов земных и морских, местные успокоились, занявшись поисками выгоды от такого соседства.

Когда мистика и страх отступили, и шумной стены перестали бояться, неподалеку, в дне пути, выросла деревушка рудокопов – низкорослых и коренастых мужиков, жаждущих найти золото либо ценные каменья, но в итоге за неимением ни того ни другого, занявшиеся добычей железа и его обработкой. Само собой эти ребята с большой охотой меняли свои поделки на меха, кожу, копченое да вяленное мясо. Особо сильно горняки ценили хмельной напиток из дикого меда, рецепт которого был страшной тайной охотников. Еще горняки сильно сетовали на то, что охотничье братство обзаведясь ножами да парой топоров, торгует у них только наконечники для стрел, а за топором приходят когда старый до обуха изотрут. На что получали ответ, что мол лесные духи обвешанных железом в своих владениях не жалуют – вы вон тоже глубоко не копаете, чтоб горных духов не прогневать…

Землепашцы да скотоводы тоже не заставили себя долго ждать, облюбовав роскошные луга, которые начинались в трех днях пути на северо‑запад от охотничьего поселения. Деревеньку охотников за крутой нрав жителей, на разбойничий манер, обозвали браконьерской – шибко уж рослые, обвитые тугими мышцами лесные жители напоминали мирным пахарям разбойников, которые частенько не давали спокойно жить народу ближе к столице, где побольше трактов и купеческих обозов. Несмотря на это, зажили по‑соседски – хлеб да овощи в обмен на плоды охоты от нас, да железный инструмент от горняков всем пришлись по вкусу. Только полотняные порты да рубахи, деланные крестьянскими бабами, которые они постоянно пытались сменять на что‑нибудь, оказались не по душе ни горнякам, ни нам. По лесу в них не побегаешь – одни клочки останутся, да и рудокопы наши кожаные одежки предпочитали – тряпка мол истирается быстро. В итоге мы даже обозы совместные стали собирать до ближайшего города, куда было неделю ходу на крестьянских телегах.

Городок этот назывался Тернью, по названию тамошней реки, и считался дикой глухоманью по столичным меркам. Но, между тем, базар там был, даже столичных купцов, да разношерстных перекупщиков хватало. Так что торг у нас был хороший. Монеты домой никто не вез – толку нам от этих кругляков в лесу. Везли поделки мастеров городских, хозяйскую утварь, сладости да гостинцы детям и женщинам, в общем, то чего сами не могли добыть или сделать. Особо ценились тамошние ножи – наши соседи так калить железо, чтобы оно было крепким и легким, не умели.

Имперские сборщики податей изредка добирались и до нашей глухомани, раз в два‑три года, делая это с большой неохотой и больше для порядка, нежели для пополнения казны. Золотом и брильянтами у нас не пахло, а выдвигаться к нам приходилось по весне, чтобы вернуться до зимних морозов и метелей. Вели они себя, кстати, очень вежливо, в отличии от центральных регионов империи – там эти ребята могли и село спалить, чтоб соседям неповадно было подати утаивать. А к нам отряд больше пятидесяти человек по лесным тропам не проведешь, а ежели нас, либо наших соседей обидеть, то из этих лесов и маленькой армии не выбраться – они и не поймут почему после каждой ночевки по десятку людей пропадает и откуда в конце стрелы прилетят.