Красная карма
Сколько песок ни поливай… Вот она и обрела убедительное доказательство бесполезности – если не бессмысленности – своих возвышенных политических надежд.
Николь, которая давно ждала «Великого вечера»[1] и питала радужные надежды на будущее, получила хороший урок… Она взяла из пепельницы свою «голуазку» и так свирепо затянулась, словно хотела сжечь фильтр вместе с табаком.
– Давай больше не будем об этом, ладно? – попросила Сесиль.
– Ладно.
– Забудь ты все это. Подумаешь, какие‑то полоумные…
– Это наши товарищи по борьбе!
– Ага, как же… сопляки и лоботрясы!
Николь слышала о другом протестном движении – в США, а конкретнее – в Сан‑Франциско, где люди повели себя совсем иначе. Никаких демонстраций, никаких насильственных действий. В прошлом году, с наступлением лета, двести тысяч молодых людей, съехавшихся со всего света, захватили квартал Хейт‑Эшбери[2] и провозгласили там новый образ жизни: музыка, любовь, наркота…
В течение нескольких месяцев все необходимое – еда, жилье и медобслуживание – было бесплатным. Молодежь посвятила себя главному – свободе, любви, дружбе… А песня Скотта Маккензи обессмертила этот волшебный период:
If you’re going to San Francisco,
Be sure to wear some flowers in your hair.
If you’re going to San Francisco,
Summertime will be a love‑in there[3].
Эти молодые люди не пытались свергнуть официальную власть – они просто дали «расцвести любви».
– О чем размышляешь? – спросила Сесиль.
Николь стряхнула с себя задумчивость.
– О движении хиппи; тебе это что‑нибудь говорит?
– Ты имеешь в виду ребят из Вер‑Галана?[4]
Нужно изменить человека. Взяться за проблему с самых истоков. Провести тайную, глубокую мутацию внутри себя. Она, Николь, должна серьезнее исследовать пацифистское движение – прочесть книги и статьи, изучить свидетельства очевидцев. Вот он – другой способ совершить революцию.
Эти парни не занимались политикой? Что ж, тем лучше!
14
– Чем займемся? Двинем к забастовщикам или к молодым коммунистам?
– Ой нет, терпеть не могу троцкистов!
– Ну тогда, может, к маоистам?
– К маоистам?! Еще того хуже!
Тривар в своем пухлом «дутике» воздел руки:
– Ты вообще за кого?!
Демортье скорчил задумчивую гримасу:
– Ну… скорее, за социалистов – они, по крайней мере, хоть что‑то делают реально. Это тебе не теоретики, которые только и умеют, что сотрясать воздух.
Эрве смотрел на своих дружков и думал о том, что нынешнее утро не располагает к судьбоносным решениям. Накануне встреча кончилась тем, что они вернулись в родные пенаты – пешком, конечно.
У Эрве было достаточно времени, чтобы переварить свои страхи, тем более что по дороге его несколько раз одолевали мускульные судороги и приходилось время от времени присаживаться на бульварные скамейки.
Жуткие воспоминания о дворце Броньяра подействовали на него так угнетающе, что дома он буквально рухнул на кровать, не в силах размышлять хоть о чем‑то.
А нынче утром, когда он выпил кофе с молоком, сваренный бабушкой, и выкурил свою первую «голуаз», на него снова нахлынули эти видения.
Жестокие схватки, тусклые сполохи огня, окровавленные лица и – как апогей всего этого ужаса – Биржа. Конец был уже близок, сомневаться не приходилось.
Ему очень хотелось поваляться в постели, но чувство долга (а вернее, баранья покорность) заставило его натянуть английские туфли и погнало к Сорбонне.
– Ну а ты‑то сам что об этом думаешь?
Как всегда, Тривар обращался с этим к Эрве, желая услышать его выводы.
– Думайте что хотите, – сказал тот. – Все равно делу хана.
– Это еще почему? – спросил Демортье, напружив свою мощную боксерскую шею.
– Вы что – газет не читаете? Парижанам уже осточертели наши идиотские игры!
Ни Демортье, ни Тривар не ожидали от Эрве такого предательства. Они буквально рухнули на скамью рядом с ним. Разговор происходил на бульваре Сен‑Мишель, поблизости от улицы Руайе Коллара. Ее вид не внушал оптимизма: поваленные деревья, перевернутые машины, вывороченные из мостовой булыжники… И только атланты и кариатиды на фасадах зданий бесстрастно взирали на эти жалкие человеческие потуги разрушения. Завтра все это будет уже забыто.
– Если революция затихнет в Париже, – объявил Демортье, – я поеду сражаться в деревни!
[1] «Великий вечер» – в понимании социалистов и анархо‑синдикалистов конца XIX – начала XX века эти слова означали момент, когда наступит великая социальная революция, открывающая дорогу освобождению рабочего класса и всех эксплуатируемых. В дальнейшем этот термин вошел в систему ценностей французских антикапиталистических левых.
[2] Хейт‑Эшбери – район в Сан‑Франциско, к 1950‑м бедный и с дешевым жильем, отчего к 1960‑м стал очагом контркультуры, одним из центров движения хиппи; в 1967 году там было знаменитое «Лето любви».
[3] Зд.: Если поедете в Сан‑Франциско,
Украсьте голову цветами.
Если поедете в Сан‑Франциско,
Встретитесь с любящими друзьями (англ.) – цитата из песни «Сан‑Франциско (Украсьте голову цветами)» («San Francisco (Be Sure to Wear Flowers in Your Hair)») Джона Филлипса, спетая Скоттом Маккензи в 1967 году; выпущенный в мае сингл послужил рекламой музыкального фестиваля в Монтерее (июнь 1967 года).
[4] Вер‑Галан (фр. «Пылкий кавалер») – сквер в центре Парижа, названный так в честь короля Генриха IV, известного дамского угодника.
