Красная карма
– Ишь ты! И как же ты за это возьмешься?
– Буду агитировать крестьянское население. Объяснять им преимущества коллективизации земель.
– Чем же ты их убедишь?
– Да есть у меня некоторые материалы… И диапозитивы.
– Интересно какие?
– Снимки народных коммун в Албании.
Эрве с Триваром расхохотались, и Демортье, заразившись весельем приятелей, последовал их примеру.
В этот момент мимо них проехали грузовики с открытыми кузовами, битком набитыми спецназовцами. Парни примолкли. Обычно появление противника вызывало заметную реакцию у обеих сторон: люди втягивали голову в плечи, принимали грозный вид, сжимали кулаки. Но сегодня они предельно устали, и всем все было безразлично.
– Скоро небось вернутся домой, – шепнул Эрве.
– Домой? – удивился Тривар. – Что ты имеешь в виду?
– Этих парней привезли сюда из Страсбурга или из Монпелье. Послали в Париж, чтоб им тут морды расквасили. Так что ребятам не терпится вернуться в родимую провинцию и забыть про нас навсегда.
Демортье вскочил с места и встал перед Эрве, приняв угрожающую позу. Военная куртка придавала ему вид партизана, готового совершить подвиг.
– Ты что же, теперь на стороне спецназа? – спросил он так яростно, словно готовился откусить и выплюнуть ухо врага.
Эрве раскурил погасшую было сигарету.
– Я ни на чьей стороне. Просто сказал, что эти люди выполняют свою работу, а их работа состоит в том, чтобы набить морды юным бездельникам, которые прогуливают лекции в ожидании наследства от своих папаш.
– Я смотрю, ты ни черта не понял в нашей борьбе!
– Ну еще бы: получать жалкие гроши, подставлять голову под град камней и жить в казарме где‑нибудь в окрестностях Лиможа – это, конечно, не так увлекательно, как выставлять себя ленинцем или маоистом. Но ты хоть немного напряги мозги и пойми, что угнетенными – во всяком случае, жертвами ситуации – являются не всегда те, кого мы таковыми считаем.
Демортье ненавидел такие туманные словеса. Что касается Тривара, у него и вовсе не было своего мнения на сей счет. Он хотел только одного – избежать ссоры.
– Давайте вернемся в Сорбонну! – взмолился он, желая примирить товарищей. – Там и найдем либо забастовщиков, либо какие‑нибудь дебаты!
– Да идите куда хотите, – ответил Эрве, вставая. – У меня другие дела.
– Какие еще дела?
– Личные.
Тривар и Демортье переглянулись: сейчас, когда шла революция, это слово звучало более чем странно. Но Эрве был занудой и терпеть не мог бесплодных рассуждений. А потому, желая избежать всяческих вопросов, распрощался с приятелями на манер Счастливчика Лакки Лайка[1] – иными словами, приложив палец к виску, – и ушел восвояси.
Эрве не соврал приятелям: у него и впрямь были нынче утром другие дела. Во время той лекции в главном амфитеатре он получил наконец подтверждение своей гипотезе: одной из трех «баррикадных фей» была именно Николь Бернар, которую он предпочитал остальным.
15
Для непосвященных улица Суфло вела прямо к царственной площади Пантеона. Но знатокам города было хорошо известно, что за этим величественным зданием скрываются путаные улочки квартала Муфтар, где можно найти что угодно – стоит лишь поискать…
Обогнув монумент слева, Эрве проскочил на улицу Хлодвига, дошел до улицы Декарта и направился к площади Контрэскарп. Юноша знал город как свои пять пальцев. Он любил поглаживать на ходу его каменные, почерневшие, словно от пушечного пороха, фасады, гладкие крыши автомобилей, припаркованных у обочины, деревянные двери подъездов…
Но давайте вернемся к настоящему. Итак, нынешним утром любовь снова «схватила его за шиворот». Он давно уже привык к этому, однако в нынешнем бурном мае все‑таки надеялся, что ангелы с лирами оставят его в покое.
Увы, храбрым воителям покой только снится!
Сидя в бурлящем амфитеатре Сорбонны и прикидывая, с какой стороны лучше подобраться к предмету своей страсти, он не вслушивался в бурные дебаты.
В первом ряду он заметил Сесиль, однако Сюзанны Жирардон рядом не было. Наверняка еще дрыхнет после бессонной ночи схваток с полицией. Ему пришла в голову идея: что, если купить круассаны и позвонить к ней в дверь, с утреца пораньше?
– Двести франков – ничего себе!..
Демонстрации демонстрациями, проблемы проблемами, но бойкая торговля на улице Муфтар («Муфтá», как ее величали студенты) не затихала ни при каких обстоятельствах: фрукты, овощи, изобилие колбас, рыба и мясо – все это громоздилось на прилавках вопреки отсутствию бензина и разбитым витринам. Рабочие и чиновники могли бастовать сколько влезет; студенты могли разнести все вокруг, но земля и море по‑прежнему щедро снабжали улицу Муфтар своими дарами.
Сунув руки в карманы и глядя в небо, Эрве спокойно шагал в конец улицы по булыжной мостовой, замусоренной салатными листьями и гнилыми фруктами, стараясь не задевать домохозяек с продуктовыми сумками и улыбаясь женщинам с тележками, торгующим с колес.
Итак, действовать нужно аккуратно: для начала убить не меньше получаса на восторженные отзывы о вчерашней демонстрации, а потом столько же – на теорию маоизма. И лишь после этого можно перейти к серьезным темам, но очень осторожно, на третьей скорости…
И вести себя тоже следует аккуратно: ни в коем случае не флиртовать в открытую и не разыгрывать несчастного влюбленного. Сюзанна терпела около себя только оголтелых противников режима. Мало того: она еще и присвоила себе право оберегать Николь от таких жалких воздыхателей, как он. В ее глазах рыжая Николь была Эгерией, cвятой Женевьевой[2]. Так что нечего даже и мечтать о том, чтобы развлекать ее историями о кавалерах с напудренными буклями.
[1] Имеется в виду персонаж серии комиксов Мориса де Бевере (1923–2001) о бесстрашном ковбое Лакки Лайке.
[2] Эгерия – возможно, галльская монахиня или зажиточная женщина, которая в IV веке совершила паломничество в Святую землю. Она оставила отчет о путешествии в длинном письме к своим домашним, и это произведение, судя по всему, является древнейшим сохранившимся прозаическим текстом, написанным женщиной. Святая Женевьева – покровительница Парижа.
