Красная карма

Эрве шагнул поближе:

– Но где она их находит, этих дружков? Здесь?

Бородач ответил ему ухмылкой; зубы у него были желтые от табака, а некоторые и вовсе отсутствовали.

– Сюзанна у нас пуристка! Ее интересуют главным образом упертые маоисты. Она никогда в жизни не стала бы спать с ленинцем или с каким‑нибудь паршивым ситуационистом. У Сюзанны твердые принципы, она даже в постели держится своих политических убеждений!

Бородач явно гордился своей отповедью; увы, это ничем не помогло братьям. Сесиль и Николь умолчали о своих таинственных связях с ненормальными приверженцами «Красной книжечки»[1].

Эрве настойчиво спросил:

– Так где же она их вылавливает?

Трафаретчик весело заржал, прежде чем ответить:

– В первоисточнике, товарищ! На улице Ульм![2]

Из всех адептов политических учений, которых Мерш когда‑либо встречал, самыми опасными были маоисты. Причина проста: их влияние распространялось далеко за пределы политики. Начиная с 1967 года Китай и его Великий кормчий повсюду вошли в моду. На Западе люди стали подражать Мао – одеваться, как Мао, думать, как Мао… По каким‑то таинственным причинам отец культурной революции стал всемирным поп‑идолом.

Сев за руль «дофины», Жан‑Луи решился прервать молчание:

– Ну и что ты сам думаешь о маоистах?

– Они гении!

– Да ну?

Вот уж кого он никогда в жизни не наградил бы таким комплиментом.

– Большинство из них окончили «Эколь Нормаль», – объяснил Эрве. – Два года назад они создали там СКМ‑МЛ – Союз коммунистической молодежи, состоящий из марксистов‑ленинцев.

– Ну и что?

Мерш, как любой самоучка, питал скрытое недоверие ко всяким интеллектуалам, и не нужно было быть Лаканом, чтобы понять: эта подозрительность, часто переходившая в чистую аллергию, рождалась из комплекса неполноценности.

– В плане интеллекта, – продолжал Эрве, – ничего лучше этой школы не бывает. Из «Эколь Нормаль» вышло подавляющее большинство нобелевских лауреатов, обладателей Филдсовских медалей и золотых медалей CNRS[3], известнейших писателей и знаменитых философов – иными словами, интеллектуальной элиты нашей планеты. Ясно тебе?

«Включая Помпиду», – подумал Жан‑Луи. Он прекрасно помнил, что премьер‑министр тоже был выпускником этого питомника гениев. Каковая мысль подвела его к следующему выводу: здешние студенты, возмечтавшие разрушить систему – иными словами, государство, – на самом‑то деле были служащими этого самого государства!

То есть обыкновенными функционерами. Ну и ну!..

Им не удалось попасть на бульвар Сен‑Мишель: мостовая с вырванными булыжниками была перегорожена ремонтными барьерами; в конце концов они кое‑как вывернули на улицу Месье‑ле‑Пренс.

– Так в чем же проблема? – спросил Мерш.

– Да нет никакой проблемы.

– В том‑то и дело, что есть. Почему такие могучие умы продались душой и телом политической системе, о которой им ровно ничего не известно и которая имеет все шансы стать новой диктатурой с присущими любой диктатуре казнями и пытками?

С минуту Эрве молчал – он смотрел на дорогу и как будто раздумывал над этим вопросом.

– Честно говоря, я не знаю, как это объяснить, – сказал он наконец. – Ну чем люди левых убеждений могут руководствоваться в нынешние шестидесятые? О Советском Союзе и говорить нечего. После Сталина и московских политических процессов имидж русского коммуниста стал резко отрицательным. А кубинская революция – Че Гевара, Фидель Кастро… Все это, конечно, замечательно, но как модель не годится для европейских стран. Есть еще Вьетнам, но его государственный строй тоже никак не подходит Западу. И значит, что нам остается? Только Китай!

Жан‑Луи слушал младшего брата и гордился им. Когда Эрве не находился в состоянии влюбленности, он был самым блестящим человеком из тех, кого знал Же‑Эл. Братишка обладал ясным рассудком и способностью к анализу, был уравновешенным и спокойным, и при этом у него случались озарения, какие свойственны лишь гениям.

Увы, на улицу Гей‑Люссака им тоже не удалось попасть, там шли все те же ремонтные работы. И Жан‑Луи пришлось вывернуть на улицу Суфло, более или менее близкую к их цели.

– С начала тридцатых годов, – продолжал вещать его умник‑брат, – Китай осуществлял нечто отдаленно похожее на эпическую революцию. Там было все – и Великий путь, и Великий кормчий… Не будем вдаваться в подробности наподобие голода, массовых казней и слишком долгого и зачастую неверного пути к победе. Китайцы все же сумели создать более или менее эгалитарную республику. И когда на Западе уже начали о ней забывать, в Китае вдруг произошла культурная революция – возникло новое движение, целью которого были коренные перемены в обществе, призванные уничтожить любые буржуазные пережитки… И внезапно Китай стал чем‑то вроде земли обетованной для всех, кто исповедовал левые убеждения.

Мерш, не выпуская руля, замотал головой:

– Все это сплошные химеры.

– Возможно, однако они побуждают людей мечтать. Тамошние крестьяне трудятся с улыбкой на губах и не требуют ни увеличения зарплаты, ни профсоюзов. Китай создал равноправную, братскую, солидарную страну, в которой Новый Человек реализует себя в коллективе.

Мерш обогнул площадь Пантеона и наконец‑то свернул на улицу Ульм.

– О черт, тут же одностороннее движение!

– Ну ничего, пройдемся пешком, здесь недалеко.

Припарковав машину, братья зашагали дальше, как простые гуляющие. Или как пара философов, переделывающих мир.

– Это чистый абсурд! – заявил Мерш. – Ведь там никто никогда не бывал!

[1] «Красная книжечка» – краткий сборник ключевых изречений Мао Цзэдуна, впервые изданный правительством КНР в 1966 году.

[2] На улице Ульм находится «Эколь Нормаль» (фр. Высшая нормальная школа).

[3] CNRS (Centre National de la Recherche Scientifique) – французский Национальный центр научных исследований.