Красная карма

10 мая те, кого арестовали неделю назад, предстали перед судом. Большинство из них были освобождены, однако нескольких парней приговорили к суровому наказанию – двум месяцам тюрьмы. Этого было достаточно, чтобы студенты тотчас опять ринулись на улицы. Сорбонна закрыта? Что ж, тогда мы закроем весь квартал!

Появились первые баррикады. Эрве был захвачен этим неистовым вихрем. Ему ясно вспоминается странный экстаз, испытанный им в тот момент на улице Гей‑Люссака, где они громили все подряд и где царил дух войны и буйного веселья.

Конечно, были и окровавленные лица, и раненые товарищи; тем не менее над всем главенствовали радость и ликующее ощущение праздника…

Той ночью Эрве едва избежал ареста: перебравшись через баррикаду, он со всех ног помчался прочь, и ему удалось скрыться на улице Сен‑Жак. На следующий день окрестности Сорбонны представляли собой довольно‑таки мрачное зрелище разгрома. Восставшие были довольны. И никто уже не вспоминал, что свирепый разгул вызван всего лишь арестом нескольких типов, которые успели здорово разорить этот квартал.

Эрве не понимал смысла цепной реакции сопротивления, но дал вовлечь себя в борьбу. Тем более что французы‑студенты и французы‑нестуденты переживали настоящий медовый месяц. Горожане одобряли требования учащихся… правда, никто не знал, какие именно.

Второй приятный сюрприз: средства массовой информации отражали только те события, которые касались жестокости спецназа. И замалчивали тот факт, что студенты сами нарывались на репрессии. Как молчали и о том, что разрушают город именно протестующие. Между газетчиками и восставшими возникло нечто вроде соглашения: что бы ни творили эти парни, они не виноваты и пусть продолжают в том же духе.

Но тут была одна проблема: Эрве получил историческое образование. Он хорошо изучил восстания былых веков.

Ниспровержение власти в его понимании заключалось в том, чтобы получать реальные пули в грудь, позволять себя арестовывать, пытать, казнить. Мятеж поднимали в тот момент, когда у народа больше не было выбора, когда он умирал с голоду, когда гнет властей становился невыносимым. Вот почему Эрве, готовый швырять камни в полицейских, и не думал сравнивать себя с борцами Коммуны, подражать барбудос Фиделя Кастро или участвовать в китайской культурной революции.

Можно ли приравнивать выходки расхулиганившихся парней с Бульмиш[1] к трагедиям, в которых погибли многие тысячи людей?! Нет, это было бы просто кощунством!

11 мая премьер‑министр Жорж Помпиду, вернувшийся из поездки в Афганистан, тотчас принял все меры к восстановлению спокойствия, приказав вновь открыть Сорбонну и освободить арестованных студентов. Но было уже поздно. Теперь и рабочие начали бастовать, занимая заводы. Спустя несколько дней их примеру последовали служащие, чиновники и либеральные преподаватели… Жизнь во Франции была парализована, и в довершение всех бед исчез бензин!

По мнению Эрве, требования служащих были более законными. Но, честно говоря, они его уже не интересовали. Совершенно не интересовали. Все эти истории с повышением зарплаты, с продолжительностью рабочего дня, с профсоюзами были ему безразличны. Так что он мало чем отличался от других маменькиных сынков, которые, подхватив популистскую лихорадку, громогласно объявляли себя сторонниками рабочих, хотя никогда не стали бы даже обедать с ними за одним столом.

Во времена этого хаоса Эрве полюбил бродить по городу. Если ему хотелось поразвлечься, он отправлялся в Сорбонну, где творилось нечто в высшей степени комичное. С того дня, как Сорбонну вновь открыли, там было введено «самоуправление»: жизнью университета руководили теперь комитеты, комиссии, представители AG. Там же находились перевязочная, ясли и служба порядка… А еще там готовили еду и обеспечивали всех провизией… Но главное – митинговали…

Стенды в парадном дворе были увешаны листовками, газетами и приглашениями на дебаты. Маоисты, троцкисты, марксисты‑ленинцы, ситуационисты, анархисты… кого тут только не было!

Эрве забавляла вся эта сумятица. Если действия (демонстрации, стычки) просто выглядели не слишком привлекательно, то все, что им сопутствовало (мысли, теории, комментарии), и вовсе невозможно было принять. Эрве знать не знал, каким курсом следовали приверженцы всех этих идей, но одно было ясно: это не История. Как можно восхищаться Лениным, который пролил столько крови?! Или Че, который, невзирая на свою героическую судьбу, стрелял, как говорили, в людей направо и налево не раздумывая?! Или взять хоть китайскую культурную революцию, чью истинную суть никто, абсолютно никто здесь не понимал…

– Ладно, пошли, что ли?

Сказав это, Демортье встал: их задержка у воды уже начала раздражать этого пылкого борца, фанатика, которому не терпелось перейти от слов к делу.

– Ну и куда пойдем? – спросил Тривар, закуривая «Голуаз».

– На левый берег. Вот где уж точно настоящая заваруха.

И они зашагали дальше, в сторону набережной Генриха IV. Почти сразу же их обогнала группа бунтовщиков, которые бежали к бульвару Бурдон; эти вооружились железными прутьями и пращами.

– Что случилось? – крикнул им Демортье.

– Все на приступ Биржи! Капитализму хана!

Демортье, с его фигурой боксера легчайшего веса, даже пошатнулся – так силен был шок. А Тривар – тот просто схватился за голову. «Биржа… – подумал Эрве. – А собственно, почему бы и нет?!»

У двадцатидвухлетнего Эрве Жуандо была обманчивая внешность: высокий худощавый блондин, он напоминал героя популярных в то время комиксов о Большом Дюдюше[2], разве что без очков. Вполне симпатичный парень, но в своем роде – слишком уж худощавый и слишком высокий. Сам он ненавидел свою внешность. К счастью, его губы – в стиле Мика Джаггера – придавали ему, как он полагал, некоторую сексуальность.

Идеалом Эрве был лорд Браммел[3]. Он свято верил, что одежда мужчины – это самое важное в жизни. Бодлер писал, что настоящий денди обязан даже ночевать перед своим зеркалом. В отличие от него, Эрве полагал, что не должен спать вообще. Ибо элегантность таится в каждой складке сюртука, но также и в каждой секунде: о бдительности нельзя забывать ни на миг.

[1] Бульвар Сен‑Мишель в Париже.

[2] Большой Дюдюш – персонаж серии юмористических комиксов, созданный французским карикатуристом Кабю (1938–2015), сотрудником сатирического журнала Charlie Hebdo.

[3] Джордж Брайан Браммел (1778–1840) – знаменитый английский денди эпохи Регентства.