Ледяной ветер Суоми
Носильщик поставил ему в ноги саквояж с корзиной – весь багаж питерца, получил плату, и извозчик тронулся. Ехать им было недалеко, на Александровскую улицу, 24. Здание выходило фасадом на Сенатскую площадь, но на этом его достоинства кончались. Тесное, неудобное, с низкими потолками, оно едва вмещало штат полицейского управления. Магистрат много лет обещал приискать для нужд правоохранителей более просторное помещение. Даже отвели место на участке газового завода, но потом его отобрали под расширение вокзала. А в проектируемом новом Городском доме комнат для полиции опять не намечалось.
Такими сетованиями встретил гостя полицмейстер Гельсингфорса полковник Вальмквист. Низкого роста, важный и чуть‑чуть медлительный, он говорил по‑русски с сильным акцентом и подбирал слова. К русскому полковник отнесся настороженно и времени на беседу потратил немного. Алексей Николаевич знал, что Вальмквист окончил в свое время Финляндский кадетский корпус, ныне упраздненный вместе с финской армией. Корпус насаждал в своих стенах особые привычки. Его выпускником являлся также бывший военный министр генерал Редигер. Барон Таубе весьма уважал Редигера, был с ним в тесных отношениях и как‑то пересказал сыщику воспоминания министра о кадетском корпусе. Учились там исключительно финны и шведы, а прислугой у них числились русские солдаты. Кадеты ко всему русскому относились с презрением, а денщиков и вестовых в лицо называли верблюдами…
Когда прием у полицмейстера закончился, Лыков отправился к своему приятелю. Кетола, живой, импульсивный, обрадовался гостю и по‑дружески сгреб его в охапку:
– Здорово, рюсся, питерский болотный перкеле![1]
– Здорово и тебе, чухна белоглазая!
Комиссар тут же стал жаловаться на магистрат:
– Представляешь, Алексей Николаевич, они все отдают под квартиры служащим! А мы опять будем… как это по‑вашему?
– Ютиться, – подсказал кандидат на должность.
– …ютиться здесь. Кстати, знакомься: Вихтори Коскинен. Гнет подковы, как и ты! Крепкий парень, да. А еще умный и храбрый. Я специально для тебя подобрал человека. Он взят в столичную полицию за отличие. Летом сбежали два опасных разбойника: избили до полусмерти конвоира, спрыгнули на ходу с поезда и скрылись. А Вихтори их поймал. Он служил коронным ленсманом[2] в Тавастгусском уезде. Взял с собой одного лишь констебля, отыскал негодяев в брошенном торпе[3] и нагрянул. Разбойники отстреливались из винтовки, выпустили все патроны, и после этого наши ребята их повязали, намяв заодно бока. Я знаю, ты сам не раз такое проделывал, и вот тебе случай не хуже.
Бывший ленсман выслушал панегирик в свой адрес равнодушно, словно бы речь шла не о нем. А комиссар продолжал:
– Мало того, наш богатырь и здесь уже успел отличиться. Гельсингфорс, надо признать, переживает не лучшие времена. В строительстве кризис, новых домов построено на треть меньше, чем в прошлом году. Заканчиваются полевые работы, сельские трудяги потянулись сюда. Но ведь осень: туристов все меньше, закрываются купальни, летние рестораны и водолечебницы. Масса прислуги увольняется до весны. Растет напряженность, люди остаются без заработков, и самые решительные принимаются за разбой. И один такой безмозглый субъект по фамилии Эуряняя решил ограбить исполнительницу египетских танцев госпожу Сент‑Махезу…
– Извини, – перебил русский сыщик финского, – но что такое египетские танцы?
– Ну, это пластические движения… эротического характера. Мужчинам нравится.
– Ага, продолжай.
Кетола подмигнул приятелю:
– Хочешь – пойдем посмотрим. Так вот, наша египетская дива, которая в Египте не была ни разу, танцует в зале гостиницы «Сосьетэ». Один из лучших залов в городе, там всегда много посетителей. А сборы за танцы она хранит в номере. Эуряняя узнал об этом от болтливой горничной и ночью ворвался к госпоже Сент‑Махезе. Дуру‑горничную пришиб, хозяйке подбил глаз и попытался скрыться с кассой. Но на шум сбежались коридорные и помешали. Он заперся в номере, кричит: дайте уйти, а то я перережу женщин! Пока послали за мной, пока явился наряд полиции, все решилось легко и просто. Мимо шел Вихтори, услышал шум и поинтересовался, в чем дело. Поднялся на этаж, выбил дверь и скрутил негодяя. А тот был верзила, всегда ходил с ножом. И… как это у вас?
– Нашла коса на камень, – снова дал подсказку кандидат на должность.
– Что же вы такого человека держите на испытании? – спросил Алексей Николаевич. – Ему из ленсманов в фохты[4] самая дорога. А не к вам в бюрократы.
– Он нужен нам здесь. Толковый, смелый, никого не боится. Наверное, ты именно таким был в молодости. Не то что сейчас… Я хочу вырастить из Вихтори помощника себе, но пока ему не хватает опыта. Сотрудничая с тобой, он как раз наберется новых приемов. Русская полиция серьезней нашей потому, что у вас и проблемы посерьезнее. Финны спокойнее, они законопослушны. Большая часть нарушений совершается по пьяному делу. Хулиганство, ножовщина, мордобой, тайное винокурение… Преступление, из‑за которого приехал ты, для нас как курс университета для гимназии. Не было никогда здесь подобных фокусов. Вот пусть Вихтори и пройдет под твоим руководством этот курс. Он будет тебе надежным помощником. А ты, пожалуйста, стань для него хорошим учителем.
– По рукам, – Лыков по очереди обменялся с собеседниками крепкими рукопожатиями. – А теперь расскажи, будь добр, про криминальную обстановку в Гельсингфорсе. Особо прошу остановиться на тех вещах, которые могут касаться моего дознания.
Комиссар подвел статского советника к плану города, висевшему на стене:
[1] Перкеле – черт (финск.).
[2] Ленсман – становой пристав.
[3] Торп – арендованный участок земли со строениями.
[4] Фохт – начальник уездной полиции, аналог русского исправника.
