Маленькие грязные секреты
Кастро проводила ее в небольшую, скудно обставленную приемную. Они пожали друг другу руки. У Ванессы крепкое рукопожатие, добрая улыбка. В любой другой ситуации эти две женщины могли бы стать подругами. Именно такого человека Марин могла бы пригласить на банкет женщин‑предпринимателей – она возглавляла этот комитет.
Кастро помедлила в приемной, явно желая что‑то еще добавить. Марин могла быстро уйти – или дождаться заключительных слов детектива. Она решила, что будет невежливо сразу сбежать, и задержалась в дверном проеме.
– Простите, мне жаль, что так получилось с вашим мужем.
При всей благожелательности, эти слова разозлили Марин. Чего ради она извиняется? Почему женщинам вообще это свойственно? Кастро ведь поведала ей не о каком‑то своем ужасном проступке; она доложила о том, что узнала о любовнице мужа своей клиентки. Не она ведь обманула Марин. Обманул Дерек. С двадцатичетырехлетней аспиранткой.
И, тем не менее, прощения просила именно Ванесса Кастро. Может, это формальные или утешительные слова, но, черт возьми, Марин до тошноты устала от женщин, терзавшихся из‑за того, в чем они не виноваты. Ей и самой осточертело извиняться в том, в чем сама она не виновата.
Но она не поделилась с Ванессой Кастро своим раздражением. Эту тему они смогут обсудить в другой раз. Спокойно поблагодарив детектива, Марин вышла из офиса и, уже спускаясь по лестнице, почувствовала, как ее начало потряхивать. К тому времени, когда она села в машину, ее душу раздирал безмолвный вопль.
Она чертовски разъярилась. И эта ярость, словно горячий воск, затвердев, покрыла защитной оболочкой все самые сентиментальные, мягкие и уязвимые части ее души.
Марин порадовалась нахлынувшей злости. Прошло много времени с тех пор, как она испытывала такой гнев. Пусть же гнев наконец возобладает над печалью. За последние четыреста восемьдесят шесть дней скорби удалось сбить ее с ног, ослабить, запутать, подвигнуть на нежеланные и не свойственные ей поступки.
Ярость же, с другой стороны, поможет ей покончить с дерьмовой жизнью.
Глава 6
Кошмары порой воспринимаются на редкость странно. Ваше тело и разум как будто разделяются, и вы перестаете быть цельной личностью. Тело продолжает делать то, что необходимо для выживания – есть, переваривать съеденное, спать и так далее, – в то время как ваш мозг продолжает разделяться на отсеки, раскладывая по ним то, что «Необходимо Осмыслить Сейчас», и то, с чем «Следует Разобраться Позже, Когда Вы Будете Мыслить Здраво».
Марин жила в душевном онемении так долго, что вспышка гнева застала ее врасплох. Словно некая ее ипостась пробудилась после глубокого сна. Ощущение покалывания в онемевших членах болезненно, однако оно полезно, поскольку напоминает о том, что вы еще живы.
Марин отправила Сэйди сообщение.
Сегодня не появлюсь. Нужно время, чтобы прийти в себя. Не беспокойся, я в порядке.
Сэйди ответила мгновенно. Ей, наверное, не терпелось узнать, что Марин сообщили в офисе детектива, но она не будет спрашивать. «Я в порядке» – это все, что ей сейчас нужно знать. Сэйди – одна из немногих, кому Марин доверяла.
Понятно. Я все устрою. Береги себя.
Сэйди прицепила к сообщению фотографию своей дочки, Эбигейл, в комбинезончике с розовым слоном, подаренным Марин в прошлом месяце на ее первую годовщину. Фотки Эбби всегда вызывали у Марин улыбку, и она послала в ответ сердечко.
В кои‑то веки дождь прекратился, поэтому она, опустив боковое стекло машины, вдохнула свежий весенний воздух. Значит, впереди у нее свободный день, но ей хотелось лишь скорее добраться до дома.
Их дом в районе Капитолийского холма[1] не походил на шикарный особняк, но при своей общей площади около четырех сотен квадратных метров он выглядел потрясающе красиво. В две тысячи девятом году они купили развалины, заново отстроив их снизу доверху, продолжая ютиться в крошечном доме с двумя спальнями в жилом районе Королевы Анны. Сейчас они сдавали его в аренду. Их прошлый дом стоил чуть больше миллиона баксов, а нынешний – более пяти. Всегда полезно знать реальные рыночные цены, даже если вы не помышляете о продаже.
Проехав по подъездной аллее в гараж, Марин вошла оттуда в дом по коридору, ведущему прямо в кухню. Когда здесь жил Себастиан, этот коридор всегда бывал в чудовищном беспорядке. Башмаки, туфли, игрушки, худи и варежки, потерявшие пару, были постоянно разбросаны по полу, хотя их сыну отвели личный шкаф с вешалкой, где его вещи могли храниться в порядке. На шкафчике даже имелась табличка с его именем. Одна из ее клиенток – вдобавок связавшая ему тот самый свитер с оленем – сделала им подарок, написав идеальным витиеватым курсивом имена всех членов семьи Мачадо на отполированных деревянных дощечках.
…– Мама, а что там за буковки? – спросил Себастиан, когда она повесила на дверцу эту табличку.
– Тут написано твое имя. Себастиан, – отступив назад, пояснила Марин, с восхищением разглядывая изящную надпись.
– Какие смешные буковки.
– Это волшебные буквы, – Марин подняла своего мальчика на руки и поцеловала, – для твоего волшебного шкафчика. Там ты будешь вешать свою курточку и хранить свои личные вещи, понятно? Никто, кроме тебя, ничего не будет класть туда.
Теперь и шкафчик, и вешалка всегда пребывали в полном порядке. Проходя по коридору, Марин коснулась курточки Себастиана, той самой, что была на нем в тот злосчастный день на рынке, той самой, что она носила в руках, потому что он слишком разгорячился после долгих блужданий по магазинам. Его курточка и резиновые сапожки по‑прежнему оставались в шкафчике, эту традицию психотерапевт также советовал ей изменить.
…– Разумеется, Марин, вам нет нужды от них избавляться, – мягко и доброжелательно произнес доктор Чен пару месяцев назад, – однако, возможно, вам самой стало бы легче, если б вы не видели постоянно его вещи. Может, лучше перенести и курточку, и сапожки в его спальню? Тогда вы сможете заходить туда и видеть их только при желании, а не сталкиваться с ними всякий раз при входе в дом.
– При чем тут столкновения? – возразила Марин, одновременно огорченно и непреклонно. Именно на том сеансе она задумалась о том, что ей пора заканчивать психотерапию. – Во всех местах, где бывал мой сын, остались зияющие пустоты, и у меня нет желания перемещать куда‑либо его вещи.
Она не понимала, почему все пытаются заставить ее изменить жизнь, когда ей самой хотелось лишь сохранить ее в неизменности.
[1] Капитолийский холм – один из самых популярных ночных развлекательных районов Сиэтла.
