Месяц за Рубиконом
Я стоял в чужом лесу, солнечном и сказочном. В чудесном лесу, населенном жестокими дикарями с милыми лицами, когда‑то выбравшими свое странное будущее. И страхолюдного вида старший страж, цепляющийся за свою мужскую сущность, втирал, что я должен стать символом и знаменем восстания против двух исполинских сил.
– Да ну тебя, – сказал я. – Болтай, что хочешь. Только на меня не указывай, ладно? Мы вернемся на Саельм, меня отправят к тэни, я стану за ними шпионить. Буду честно сражаться за Инсеков.
– Так и надо, – согласился Ана. – Это потребует много времени. Годы, может быть, десятилетия. Легенда должна пройти по всей Галактике. Ее должны рассказывать новичкам. О ней должны спорить ветераны. Она уйдет на другую сторону, бойцы и панцеры, стельщики и буги должны ее услышать – и спорить, что Тот, Кто Поведет за собой, придет и к ним. За эту историю должны ссылать в безнадежный десант; ее должны шептать, умирая; ее должны ночами рассказывать шепотом куколки в Гнездах. Должны прийти ложные избранные, должны вспыхнуть неудачные мятежи. А только потом…
– Замолчи! – выкрикнул я. – Хватит!
Ана замолчал. Примиряюще развел руки.
– Все. Все, молчу. Ты пойми, от тебя ничего не требуется. Только живи, не умирай. Хотя… хотя можешь и умереть. Это дело далекого будущего.
– Может, мне плевать на будущее?
– А на тех, кто ждет тебя дома, – тоже плевать? – Ана пожал плечами. – Двигай, мы почти на месте.
Дальше мы шли молча. Я тихонько злился, чувствуя, как бухает в груди – слева и справа. Того сердца, что у меня выросло в животе, я не ощущал – и хорошо. Без того тошно было.
Подпольщики, революционеры, ну надо же…
Символ им требуется…
Я вспомнил, как Прежний стоял, улыбаясь; полковник Лихачев стрелял в него из пулемета, а тому было хоть бы хны. А потом в меня незримо вошел Высший – и я, пусть и со стороны, понимал – сущность во мне может убить Прежнего, разрушить Москву, утопить весь материк… или сорвать Землю с орбиты.
Вот это – сила! Силища!
Это то, чего боятся и Прежние, и Инсеки.
А жестоких Слуг и воспитанных из детей Измененных они не боятся. Для них это даже не восстание рабов. Это вообще не заслуживает внимания. Промоют мозги, показательно накажут зачинщиков. Счастливчик Ана со своими идеями – тот еще наивный пацан.
Лес кончился одновременно быстро и незаметно. Деревья росли все реже и реже, становились ниже, впереди проступили холмы, что‑то белое на склонах – и вот мы уже стоим на пригорке, глядя на живописную зеленую долину.
– Здесь был город… – прошептал я.
– Да. Не самый крупный, кстати, – сказал Ана.
Повсюду среди зелени виднелись руины. Нет, не безобразные остовы домов. Эти руины были восхитительно красивыми, из белого и красного камня, и будто нарисованными дизайнером.
Вот тянется белая стена с плавными проемами окон.
Вдали стоит башня, не круглая, а пяти‑ или шестиугольная, верхушка обрушилась и разлетелась грудами красного камня, поросшими травой и цветами.
А вот ведущая вверх, в никуда, лестница, два широченных пролета над контурами рухнувших стен…
– Тысяча лет? – спросил я.
– Инсеки тут триста с лишним, – ответил Ана. – Говорят, ничего не изменилось. Думаю, тысячелетие назад все было точно так же.
Я попытался представить, как оно все выглядело до разрушения. Дворцы, башни, проспекты и парки? Нет, ну не мог целый город быть таким, наверняка где‑то имелись и уродливые жилые строения, возведенные по стандартным планам, трущобы, вонючие темные закоулки…
Или мог?
– Это один из самых скучных и маленьких городов, – сказал Ана. Мне послышалась печаль в его голосе. – Но городов мы нашли не так уж и много. В основном они жили на уединенных виллах. Дорог не сохранилось, может быть, транспорт был воздушным… Но виллы они почти все разрушили в прах.
– Не хотели показывать чужакам, – произнес я.
– Наверное. Слишком личное, видимо. А это… это как укор. Как насмешка. Думаю, у них было много смыслов, которые Прежние бы с жадностью поглотили.
– Не верю, что они злые, – сказал я.
– Те, кто не верят, – очень быстро тут умирают. Видишь вон те руины, на холме? Круглые остатки стен, посередине белая плита…
Зрение у меня было не такое, как у стража, но куда лучше, чем у людей.
– Вижу. Только плита… она не совсем белая.
– Дождь пройдет, все смоет. Они приходят туда временами. Приводят детей.
– Каких детей?
– Своих. И маленьких, и постарше. Некоторых убивают на этой плите. Жестоко, с пытками. Некоторые уходят со взрослыми. Но это не значит, что их не приведут снова.
Меня замутило.
– Своих детей? Почему?
Ана помолчал. Потом неохотно ответил:
– Я говорил с одним монахом. Знаешь, наверное, монахи обожают поболтать. Он сказал, что лавли способны передавать сознание через свой аналог волновой сети. Если понимают, что их сейчас убьют, – просто цепенеют и падают замертво. Значит, ушли в иное тело. Они вроде как бессмертные получаются, понимаешь?
– Ну и что?
– Их общество стабильно. Большая часть нынешней цивилизации – те же самые существа, что тысячу лет назад ее разрушили. Если численность будет расти, неминуемо начнется экспансия, развитие, освоение новых территорий, попытки возродить технологии – то, от чего они когда‑то ушли. Но им надо размножаться, им нужны новые тела, в которые они со временем перейдут, нужен резерв на случай массовой гибели. Поэтому есть дети, есть молодые особи. Если их становится слишком много – их убивают.
– Но почему жестоко‑то? – Я не сразу понял, что кричу. – Зачем пытать?
– Думаю, они давно уже рехнулись, – сказал Ана. – За тысячу лет у любого поедет крыша.
– И вы не пробовали им помешать?
– Пробовали, они набросились на нас. Все, включая тех, кого стащили с плиты полуживым.
Ана сплюнул и добавил:
