Мир Аматорио. Неделимые

– Я виноват перед тобой. Вместо того чтобы оберегать, толкнул тебя в руки монстра. И понял это давно, – Льюис почти переходит на шепот. – Когда ты исчезла, я проклинал себя каждый день. Каждое утро просыпался с единственной мыслью: однажды ты войдешь в эту дверь и дашь мне шанс все исправить. Прости меня, Кимберли, – он плачет. – Ты – моя дочь. Я люблю тебя больше всего в этой жизни.

Окончательно разрыдавшись, Льюис срывается с места и притягивает меня к груди. Я напрягаюсь и замираю.

Никогда бы не позволила ему к себе прикоснуться. Но мое тело будто бы парализовало, и я не могу пошевелиться. Такое ощущение, что Льюис забрался в мою голову и сказал слова, которые я когда‑то мечтала услышать.

Я была готова к чему угодно. Но только не к этому.

– Я понимаю, что тебе сложно, – Льюис отстраняется, его глаза покраснели от слез. – Нам обоим нужно время. Но главное, что ты дома.

С нерешительной улыбкой он делает жест рукой, приглашая меня за обеденный стол. Я не могу из себя выдавить ни единого слова и молча киваю.

Он отправляется вглубь гостиной. Я иду за ним и смотрю в его затылок. На Льюисе белая рубашка и темно‑синий жилет. Он отодвигает для меня стул, и я сажусь за стол, будто в самом деле собираюсь с ним обедать.

Льюис занимает свое привычное место во главе стола. Напротив просторного окна, откуда отлично просматривается обзор для Киллиана.

Мой брат будет держать его на прицеле ровно до того момента, пока я не дам сигнал.

Мне достаточно поднять руку и выставить вверх указательный палец.

И все будет кончено.

В гостиной снова наступает тишина. Лишь слышно, как тикают старинные настенные часы. Рядом со столом появляется миссис Хельсман с подносом, на котором дымятся две чашки. Она оставляет одну из них перед Льюисом, а вторую передо мной.

– Кимберли, – миссис Хельсман задерживается около меня. – Я могу подать твой любимый десерт.

Вероятно, она имеет в виду клубничный пирог, который готовился по праздникам.

– Спасибо, я не голодна, – вежливо отказываюсь.

Миссис Хельсман уходит, пока Льюис кладет руки на стол и пристально на меня смотрит.

– Я должен сообщить твоей матери, что ты жива, – говорит он с энтузиазмом. – Или может быть, устроим ей сюрприз? Давай прямо сейчас соберемся и полетим к ней? Мы бы могли пожить в Англии какое‑то время, тебе же там нравилось…

– Я терпеть не могла Англию, – перебиваю его я.

– Думал, что тебе там нравится…

– Я говорила об этом много раз. Но видимо ты невнимательно меня слушал, – мои слова должны звучать, как обвинение, но на самом деле мой тон спокойный и ровный. – Я вернулась сюда не для того, чтобы вновь уехать. Ты же сам сказал, что я дома.

Льюис опускает глаза и глядит в стол.

– Кимберли, понимаешь, тут такое дело… – говорит он со вздохом. – Ты пропала, и о тебе не было никаких новостей. Я столкнулся с финансовыми трудностями, а ты была застрахована…

Он делает паузу и поднимает на меня взгляд.

– Клянусь, мне не хотелось брать эти деньги. Но я был на грани. И мог потерять все. Сотни людей остались бы без работы, у каждого из них есть семьи, которые нужно кормить, – Льюис качает головой. – У меня не было выбора, и мне пришлось взять эти чертовы деньги.

Я догадываюсь, чем закончится его душещипательная речь, и продолжаю молча сидеть.

– Если выяснится, что ты жива, мне придется вернуть эти деньги. Адвокаты страховой компании, где ты была застрахована, отберут у нас все до последнего цента. Нам придется отдать им все, что у нас есть. Мы будем разорены.

Я смеюсь про себя. Когда‑то я уже это слышала. Слово в слово.

– И что я, по‑твоему, должна делать? Ты предлагаешь мне скрываться ото всех до конца жизни?

– Это не то, что ты подумала, Кимберли. Я делаю все для твоего блага.

Смотрю на Льюиса. Точнее в его глаза, так похожие на мои. Но как же мы с ним отличаемся.

Он всегда использовал меня. В прошлом Льюис хотел выдать меня замуж с выгодой для себя. И он продолжает использовать меня сейчас, получая деньги с моей страховки. И прикрывается такими же оправданиями.

Я делаю все для твоего блага.

– Я не проживу вечно, и после моей смерти все достанется тебе. Ты – моя единственная дочь и наследница.

– Как ты собираешься оставить мне наследство, если для всех я так и останусь мертва? – язвительно спрашиваю я.

Мне ничего от него не нужно, но интересно, какую ложь Льюис придумает на этот раз.

Он нервно моргает, когда глядит на меня.

– Можешь не сомневаться, я найду способ.

Я поджимаю губы, ненавидя проблеск боли, вспыхнувший в груди. Я думала, что перестала ее чувствовать, но все же…

В глубине души во мне теплилась надежда. Какая‑то маленькая часть меня верила, что Льюис раскаялся за свои ошибки. Маленькая часть меня верила, что он все осознал после того, как потерял свою дочь.

Но похоже я сама виновата, что хранила надежду.

– С тех пор, как я была в последний раз в этом доме, здесь мало, что изменилось, – оглядываю гостиную. – Ты пьешь чай из того же сервиза. Сидишь на том же стуле. И у тебя все те же холодные расчетливые глаза, – я впиваюсь в Льюиса взглядом. – Ты продолжаешь думать только о деньгах.

– Кимберли…

Я качаю головой. Больше не хочу ничего слышать. С меня достаточно лжи и предательств.

Я поднимаю руку.

Но мой указательный палец застывает на середине пути.

Сколько же раз я прокручивала в голове этот момент во всех подробностях и деталях. Я представляла, как со звоном разбиваются стекла в гостиной. Представляла, как от выстрела голова Льюиса неестественно запрокидывается. Как его мозги разлетаются по безупречному полу и безукоризненным стенам. А я бы продолжила сидеть рядом с ним и наблюдать, как его глаза становятся безжизненными.

Сколько же раз я желала Льюису смерти.

И этот момент настал.

Но именно сейчас я понимаю: хотеть и сделать – ни одно и тоже. Иногда между ними нельзя поставить знак «ровно». И из всего дерьма, которое сегодня мне навешал на уши Льюис, он прав лишь в одном.

Этот ублюдок – мой отец.

И самое печальное во всем этом, что я не могу этого сделать.

Опускаю руку, поднимаюсь из‑за стола и смотрю на Льюиса сверху‑вниз.

– Месяц, – говорю ему.