На поводу у сердца

Глава 7

С любимыми не расставайтесь!

Всей кровью прорастайте в них.

И каждый раз навек прощайтесь!

И каждый раз навек прощайтесь,

Когда уходите на миг!

(Белла Ахмадулина)

Остин

Сколько боли может выдержать один человек, не потеряв при этом здравый смысл?

Сколько грусти может испытать человеческое сердце, не остановившись?

Сколько скорби может поглотить в себя душа, после сохранив способность дальше жить и чувствовать? Смеяться? Удивляться мелочам? Радоваться новому восходу солнца? Желать достичь вершин успеха? Стремиться к совершенству? Любить, даже несмотря на то, что тебе не получить взаимности?

Именно эта вереница вопросов выстраивается в моей голове, пока я стою на кладбище под мелко моросящим дождем, смотрю, как гроб с самым дорогим мне человеком забрасывают сырыми горстями земли, и как губка впитываю в себя душераздирающие эмоции скорбящей, плачущей толпы, одетой во всевозможные оттенки черного.

Уверен, Мэгги бы сейчас была крайне недовольна, увидь она всю эту кучу мрачных одеяний. Она никогда не надевала черное. В ее гардеробе вообще нельзя было отыскать хоть одну серую, тусклую и однотонную вещь. Бабушка всегда говорила, что наш город и так слишком хмур и скуп на яркие краски, чтобы люди еще добавляли ему темноты своим внешним видом. И Мэгги безукоризненно придерживалась своих слов, облачаясь лишь в разноцветную одежду. Временами чересчур рябую, аляпистую и немного не сочетающуюся друг с другом, но всегда веселую и привлекающую к себе внимание.

Бабушка была поистине уникальным человеком с ослепительным свечением души. Про свечение я, конечно, образно выражаюсь, но что‑то мне подсказывает, если бы люди обладали видимой аурой, сияние Мэгги было бы именно солнечным. Теплым, светлым, согревающим, дарящим всем окружающим радость и надежду на то, что даже если сейчас вам кажется, будто ваша жизнь находится на самом краю пропасти, рано или поздно все непременно изменится в лучшую сторону. Просто никогда нельзя унывать и опускать руки, нужно только двигаться вперед. Не бежать от проблем, а идти им навстречу, перешагивать их или разбивать своим телом. Не зацикливаться на неудачах, а извлекать из них уроки, которые в последствии помогут вашему движению к намеченной цели.

И я все это делал. Все так, как меня учила Мэгги. Я ни перед чем не останавливался с того с самого момента, как достиг сознательного возраста, поняв, что вместо детских игр и бездумных скитаний по улицам мне нужно начать действовать ради светлого будущего моей маленькой, но самой любящей и заботливой семьи.

Семьи, ради которой сутками не спал, целиком отдаваясь работе. Семьи, что заслуживала еще долгих лет благополучной и счастливой жизни вдалеке от всей этой грязи, нищеты и преступности, из которых состоит каждый закуток улиц Энглвуда. Семьи, общением с которой я день за днем пренебрегал, в то время как стоило почаще навещать, проводить вместе время, узнавать, как прошел день, говорить о своей благодарности и том, что нет для меня человека ближе.

Да. Я все это должен был делать… Но не делал, даже зная, как Мэгги по мне скучает. Все думал, что у нас еще вся жизнь впереди насладиться вместе моими будущими достижениями. Но ее нет. Ни целой жизни, ни года, ни дня, ни даже минуты, за которую я попытался бы сказать ей хотя бы малость того, что теперь будет снедать меня до конца моей жизни.

Я бы обнял ее еще раз на прощание, вдохнув родной запах ягод и корицы, ощутил ее теплую ладонь на своей спине и извинился за то, что был так невнимателен, слеп, эгоистичен. За то, что после дня ее нескончаемых звонков не смог догадаться, что Мэгги словно предчувствовала приближение беды и всего лишь хотела напоследок услышать мой голос.

А что сделал я? Что? Я накричал на нее за это. Сорвался без причины, грубо, незаслуженно. Заставил почувствовать себя виноватой, а кто виноват – так это я. И дать понять ей о своем раскаянии мне тоже не светит, потому что нет ее больше. Нет! Есть только последние слова, доносящиеся извиняющимся голосом из динамика телефона, которые я даже не соизволил дослушать до конца, отчего теперь они колотят по нервам, точно молот, остервенело забивающий гвозди.

Я не верил в случившееся, когда впервые увидел ее мертвое тело, которое все еще источало остатки живительного тепла, но уже полностью лишилось всех эмоций. Мне не удалось уловить даже крупицу чувств, которые Мэгги испытывала в последние секунды жизни. Она была пуста. Впитывать было нечего. Но я все равно не верил. Как не верю и сейчас, пока обездвиженно смотрю на могильное надгробие, под которым теперь будет покоиться самый чудесный человек, а ударная доза скорби, сожаления, боли и траурной печали всех пришедших попрощаться с ней людей пропитывает каждый уголок моего сознания.

Наверное, это покажется странным, но даже сейчас, будучи клубком, сплетенным из всех гнетущих, тягостных и тоскливых эмоций, которые способен испытывать человек, я все равно не плачу. Почему‑то не могу. Да и это не страшно: мне хватает слез всех друзей и знакомых Мэгги, которые подходят ко мне выразить соболезнования, лишь сильнее вываливая на меня всю гущу своих болезненных чувств.

Думаю, мне никогда не передать, каково это – не просто слышать их утешительные слова и видеть печальные лица с покрасневшими от слез глазами, но и полностью перенимать их внутреннюю горечь. По всей видимости, потому‑то мне и не плачется. Ведь чувствую я всех, кроме себя, и никак не могу это контролировать.

– Остин… ты идешь? – тихий девичий голосок разбавляет мои угнетающие мысли.

Я наконец «просыпаюсь», замечая, что люди уже начали постепенно покидать место захоронения.

Еще раз прочитав высеченное имя бабушки на бездушной, каменной глыбе, заставляю себя перевести мутный взгляд на белокурую малышку. Все это время она так же, как и я, не проронила ни одной слезинки и не отходила от меня ни на шаг, крепко сжимая мою руку своей маленькой ладонью.

– Идешь? – повторяет она, вглядываясь в меня грустным взглядом.

И наверное, впервые в жизни я благодарен ее защитной стене за то, что не позволяет мне нырнуть с головой в ее скорбь. Я готов терпеть мощнейший сгусток одинаковых чувств нескольких десятков людей, но ощущать на себе боль Николины я просто не смог бы. Рухнул бы на землю и даже не пытался бы встать.

– Куда? – с трудом выдавливаю из себя.

– Соседи устраивают Мэгги поминки. Твою бабушку все любили, и они хотят попрощаться с ней как полагается. Все вместе, – произносит Ники и проводит пальцами по моей щеке, стирая с нее дождевую влагу.