На поводу у сердца

– Прости, Остин… Я правда не хотела, чтобы так… Я пришла поддержать тебя, а вместо этого разрыдалась на твоем плече, как ненормальная. Прости.

– Прекрати, Лара. – Обхватываю ее заплаканное лицо ладонями, большими пальцами стираю дорожки слез. – Для меня много значит уже то, что ты пришла сегодня. Извиняться тебе точно не за что, – всматриваюсь в янтарные глаза, то и дело ловя пальцами очередные слезинки.

Между нашими лицами от силы десять сантиметров, однако я не ощущаю ни намека на прежний накал, который был у нас в нашу последнюю встречу, ни уж подавно того напряжения, которое испытывал несколько дней назад, когда держал в руках свою малышку. Лицо Ники было так же близко, как и Ларино сейчас. Но тогда пульс бомбил так мощно, словно я без остановки пробежал не один километр, а губы покалывало от желания впиться в ее рот и никогда больше не выпускать сладкий язычок из своего плена. А сейчас… Нет ничего даже близко похожего на то внутреннее землетрясение. Определенно, ничего больше не осталось.

Однако так, по всей видимости, чувствую лишь я один. Уже в следующий миг я ощущаю нежный поцелуй Лары на своих губах, на который я вдобавок ко всему еще и отвечаю. Недолго, всего пару секунд, но я это делаю, как полагаю, по‑прежнему отчаянно надеясь укрыть себя от всепоглощающей грусти, вытянув из Лары сохранившуюся ко мне любовь. Но как только четко понимаю, что и подобный тактильный контакт не поможет достичь желаемого облегчения, отстраняюсь от нее, заставляя девушку негромко всхлипнуть от растерянности.

– Прости… Я не знаю, как это получилось. Прости, – вновь жалобно повторяет Лара, прикасаясь пальцами к своим губам.

– Да все нормально. Я все понимаю.

– Нет, прости, я это зря сделала… Просто… Мне так… жаль… Остин… Прости…

– Да успокойся. Ты в самом деле сейчас еще и за поцелуй извиняться собралась, глупая? – вяло усмехаюсь я и, опершись локтями на колени, устремляю озадаченный взгляд в сторону коридора, где Ники продолжает вести беседу с нашим арендодателем, время от времени поглядывая на меня.

«Получается, и поцелуй наш она тоже видела.» – мгновенно проносится в голове эта мысль, что доставляет ощутимый дискомфорт в районе сердца. Хотя, по сути, это не имеет никакого значения. Для нее не имеет… Ники ясно дала понять, что для нее я просто друг и ничего больше, а существование ее загадочного парня лишь подтверждает мои выводы о том, что мне не стоит портить нашу многолетнюю дружбу своими никому не нужными признаниями.

Я просто хочу, чтобы она была счастлива. И не важно, со мной или с каким‑то другим мужчиной. Клянусь, я приму любой ее выбор с важной пометкой о том, что непременно поквитаюсь с каждым, кто посмеет ее обидеть, и наоборот, благодарно пожму руку тому, кто подарит ей счастье, которого она поистине заслуживает. Я обязательно сделаю это, даже если сам при этом буду подыхать от печали и ревности.

Николина – особенная девушка. И дело не только в ее сильном характере или в невинно‑соблазнительной красоте, которую она ни с того ни с сего решила раскрыть всему миру. И даже не в ее уникальной способности скрывать свои эмоции, оставаясь для меня непостижимой загадкой, а потому что есть в ней некий притягательный шарм. Его можно заметить далеко не сразу (как это произошло со мной), но если все же получилось это сделать, его влияние на тебя уже будет не по силам остановить.

Я заведомо готов назвать круглым глупцом того, кто попытается бороться с этим. Бессмысленное дело. Безнадежное. И это рано или поздно, так или иначе, поймет каждый, кто хоть когда‑нибудь полюбит Николь.

– Я искренне рада, что ты наконец это понял.

Теплый голос Лары вынуждает меня напрячься и посмотреть на нее.

– Понял что?

– Не прикидывайся, Остин. Только не со мной. Я всегда это чувствовала и сейчас вижу, как ты на нее смотришь.

– Чувствовала и видела что?

– Что ты любишь ее, – уверенно отвечает она и переходит на шепот: – Не как сестру.

– И как же ты могла это знать, если я сам это понял лишь недавно?

Лара усмехается она, слегка покачивая головой, будто я только что сморозил какую‑то глупость.

– Ты в самом деле смешной, Остин, если правда думаешь, что твоя любовь к ней появилась лишь недавно, – ее заявление заставляет меня нахмуриться. – Я вообще поражаюсь, как ты – человек, который обычно видит все до мельчайших деталей, умудрился так долго не замечать очевидных вещей? Ты мог сутками творить чудеса в своих компьютерных системах, но за столько лет вашей дружбы не смог адекватно проанализировать свои поступки и чувства к ней, чтобы понять – твоя любовь к ней уже давным‑давно вышла за пределы братской.

– О чем ты? Про «давным‑давно» ты явно преувеличиваешь, Лара. Пока мы были с тобой вместе, у меня даже мыслей об этом не зарождалось, ты и сама это знаешь. Поэтому не совсем понимаю, почему ты вообще говоришь подобное.

– Я говорю лишь то, что всегда замечала в вас двоих, но просто, как и любая другая влюбленная девушка, отчаянно пыталась убедить себя, что это все мне только кажется. Но мне не казалось. Теперь я точно это вижу и осознаю. Ты всегда слишком сильно переживал за нее, заботился и оберегал от всего света. Ты мог по полдня не отвечать на мои звонки или сообщения, но каждый раз, стоило только Николине позвонить, ты отбрасывал все свои дела и отвечал ей, даже если этими делами была я. Ты неоднократно забывал о наших встречах, заставляя меня подолгу стоять и ждать тебя в разных местах города, в то время как о встрече с Николиной ты никогда не забывал, да и вообще был готов сорваться к ней незамедлительно и в любое время суток. Чего стоит один лишь твой порыв сразу после боя помчаться в клуб. Ты был весь избитый, уставший, едва стоял на ногах, но стоило мне сказать, что Николина пошла разбираться с Марком, ты мгновенно ожил и полетел ее спасать. И я не могу не добавить ко всему этому еще и то, что лишь с ней ты всегда смеялся так громко и раскатисто, как никогда не смеялся со мной. Так же как и довести тебя до крайней точки кипения, когда ты был способен кулаком пробивать стены, тоже могла лишь она одна. А такие мощные чувства вряд ли способна вызвать просто сестра, не думаешь? – сдавленно спрашивает Лара, из последних сил пытаясь вновь не расплакаться.

А я даже должного чувства вины испытать не могу из‑за кипящего во мне пиздеца чужой скорби.

– Лар… Я не хотел тебя так обижать… Я даже не замечал этого. Прости. Черт! – тихо ругаюсь, сжимая челюсть до зубовного скрежета. – Я точно отморозок, раз позволял себе так поступать с тобой.

– Нет, нет, Остин, я не держу на тебя обиды и ни в коем случае ни в чем не упрекаю.

– А должна.

– Нет, не должна! – протестует она, стирая с щеки предательски скатывающуюся слезинку. – И не только потому, что сейчас совсем неподходящее время для упреков, а потому что я в самом деле не злюсь и не обижаюсь на тебя.

– Нет?

– Конечно. Ведь как можно обижаться на того, кто и сам не понимал, что вытворяет? Ты делал это не нарочно, а лишь потому, что по‑другому не мог. Потому что любил ее слишком сильно, даже не подозревая об этом. А на такое нельзя злиться. И я не злюсь. К тому же меня никто не заставлял закрывать на это глаза и день за днем убеждать себя в том, что ты ничего к ней не испытываешь. Я делала это сама. Добровольно. Потому что очень любила тебя и, что уж скрывать, все еще люблю… – он замолкает, чтобы явно сглотнуть слезливый комок в горле. – Люблю, потому что тебя невозможно не любить, Остин. Ты потрясающий парень.