Ничья

Вздохнув, Лиза решительно принялась за дело. Закончив, наконец, работу, с трудом выпрямила спину. Усмехнулась. Довязать‑то довязала, а собрать изделие хватит ли сил? Прошла по комнате, постояла у окна, озорно подмигнула своему отражению в оконной раме.

Достала шкатулку с нитками, сшила все детали, разгладила, обдав паром, чтобы швы не топорщились, и с удовлетворением посмотрела на результат.

«Ну, что ж. Не зря сидела!»

Умываясь, Елизавета мимоходом бросила взгляд на свое отражение, мелькнувшее в зеркале. Остановилась, подошла ближе, с интересом рассматривая себя нынешнюю. Недовольно сморщившись, прикусила губы.

– Ну и ну. – вздохнула она.

Годы берут свое. Берут, проклятые. Давно исчез юношеский блеск больших глаз. Откуда ни возьмись, появились крошечные, пока малозаметные, морщинки, именуемые в народе «гусиными лапками», пропала округлость щек, как рукой сняло вечный легкий румянец. Лицо стало бледнее, скулы заметнее, и только глаза не выгорели, не полиняли, сохранив редкий и очень насыщенный синий цвет, какой обычно бывает у полевых васильков, барвинков или клематисов.

Елизавета усмехнулась, вспомнив, как в детстве стеснялась этой небывалой синевы глаз, пыталась смыть ее, намыливая глаза мылом несколько дней подряд.

Сорок лет, которые исполнились нынешней зимой, женщину не пугали. Да и чего бояться? Уж она‑то знала, что бояться надо другого. А годы. Они ведь только то, что мы сами хотим в них видеть.

Для кого‑то годы – богатство, для кого‑то – наказание, для кого‑то – обуза. Лизе возраст не мешал. Конечно, будь она помоложе, может, по‑иному распорядилась бы своей жизнью, но ведь былого не изменишь. Не вернешь.

– Да. Стареешь, Лизок, – грустно подмигнула она своему отражению. – Ну, ничего. И это пройдет.

Очень хотелось спать. Но стоило коснуться щекой прохладной подушки, как в окно стукнули. Только Ольга умела так остро и звучно два раза ударить по стеклу, что звук этот, в точности похожий на барабанную дробь, давно стал их условным знаком.

За много лет Лиза привыкла, что соседка может в любую минуту примчаться к ней, но такие поздние посещения случались довольно редко и, как правило, по невеселым поводам.

Испуганно вскочив, она в темноте с трудом попала босыми ногами в тапочки и опрометью кинулась на веранду. Оттянув задвижку, поспешно отворила дверь.

– Что такое?

Ольга, невысокая худая женщина со смоляными волосами, проворно шагнула в дом, скинула туфли и прошлепала босиком по крашеным половицам в горницу.

– А ты спишь, что ли?

Лиза, шагая за ней следом, недоуменно перевела взгляд на настенные ходики.

– Вообще‑то, десять минут второго.

– Не десять, а пять, – хмуро поправила Ольга.

– Ну, пять, – безропотно согласилась Елизавета. – Чего не спишь?

Ольга отодвинула стул, села и, погладив рукой вышитую гладью скатерть, подняла на подругу усталые глаза.

– У тебя есть выпить?

Удивленная Елизавета достала из буфета графинчик с домашней наливкой из синей сливы и молча поставила перед соседкой.

– И рюмки давай, – одобрительно кивнула Ольга.

Елизавета озадаченно глянула на подругу, но, ничего не спрашивая, спокойно достала с полки две рюмки, сходила на кухню за куском холодного мяса, порезала его, положила на большую тарелку хлеб, соленый огурец и поставила все это перед Ольгой.

– Ну?

– Садись, Лизка. Давай выпьем, – вздохнула Ольга.

Елизавета, глазом не моргнув, открыла графинчик, налила в рюмки отливающей желтым наливки и невозмутимо спросила:

– А повод‑то можно узнать? Что ты отмечаем во втором часу ночи?

– Вот нет второй такой! За это и люблю тебя, – обняла ее за плечи Ольга.

Лиза привыкла ко всякому, поэтому лишь повела плечом.

– А все‑таки… За что пьем?

– Не помнишь, значит? Забыла. – Ольга вдруг сжалась, сгорбилась, всхлипнула. – Пять лет нынче, как Вовка мой сгинул.

Елизавета похолодела: «И впрямь! Как же я могла забыть?»

Пять лет назад муж Ольги, отправившийся на подледную рыбалку, утонул, попав в полынью. Лед, ставший уже хрупким и пористым, не выдержал, треснул и раскололся, увлекая в образовавшийся омут взрослого большого мужчину. Его долго искали, а нашли только когда ледоход вскрывшейся реки выбросил его истерзанное крупными льдинами тело в пяти километрах от села.

– Ну, все, все, – Лиза обняла плачущую подругу. – Будет тебе сердце‑то рвать! Забыла я, прости. Что ж. Давай помянем Владимира, хороший был человек. Добрый и щедрый.

– Правду говорят, первыми уходят самые лучшие. Слышала такое? – Ольга взмахнула мокрыми ресницами.

– Слышала, – опустила голову Елизавета. – Правда ли, нет – не знаю. Но примеры этому есть. И немало.

Они долго сидели молча.

– А ты специально до ночи ждала или сама тоже позабыла? – Лиза, наконец, решилась нарушить тишину.

– Не поверишь, я как разведчик, – отозвалась Ольга. – В собственном доме как в тылу врага. Не забыла, но не хотела свекрови напоминать. Она и так уже слаба становится, годы‑то вон какие! Вот и ждала, когда Марфа уснет и дети угомонятся. А потом опять сразу не могла уйти, боялась, что тесто убежит. Завтра хочу пирогов напечь, придешь?

– Приду, – Лиза лукаво прищурилась. – Только уже не завтра, а сегодня. Скоро светать начнет. Еще будешь наливку или спать пойдем?

– Лучше спать, – усмехнулась Ольга. – Не люблю я это дело, голова потом болит.

– Это точно, – кивнула Лиза. – Но ведь настроение получше стало?

– Да не то что получше. Просто так положено – вспоминать с рюмкой. Не нами придумано, не нам отменять. Ладно, пойду. И ты ложись, – Ольга пошла к двери и обернулась. – У нас, похоже, новые сельчане объявились.

– Да? – удивилась Елизавета. – Какие сельчане?

– В сельсовете сегодня оформляли дом для беженцев. Вон тот. Который прямо возле перекрестка стоит. Его летом сельсовет купил для своих нужд, а теперь видишь, что творится, вот беженцам и отдают. Надо ж людям помочь.

– Да, мир перевернулся, – Елизавета задумчиво поглядела в сумрачное небо. – Бедные люди. Много их?

– Пока одна семья, но большая. Мужчина и четверо детей. Мал мала меньше.

– Один и четверо детей? – Лиза изумленно округлила глаза. – Ого! А жена?