Нигилист-невидимка
– Чё ты гонишь? Я, в натуре, Раскольников, – вскинулся сидящий на софе. – Баранки сними, гнида, я тебе мигом чичи протараню. Полезли семеро на одного, псы. Да я вас всех на каркалыге вертел, помоешники.
И заругался сипло, размеренно и тоскливо.
«Un tel langage ne s’ecrit pas. On le chuchote la nuit a 1’oreille, d’une voix rauque[1]”, – Анненский мысленно улыбнулся, но на лице его в то же время проступило крайнее пренебрежение.
– Не мурчи, фраерам не положено. Ты – порчак, – словно выплюнул сыщик. – Фраер порченный, а не вор, – сквозь губу цедил Александр Павлович. – Твой фарт – тиснуть с чердака прачкины лантухи. Не лепи горбатого, ваня, какой ты Раскольник? Ты крадун и звать тебя Чердачник.
– Я – Радиан! – как о чём‑то само собой разумеющемся заявил преступник.
– А в паспорте написано, – жандарм демонстративно поднёс к глазам бумажку. – Роман Родионович.
– Ра‑дионович, – с расстановкой поправил задержанный. – А в паспорте, то контора описалась, много они понимают, дятлы таёжные.
– Радиан? – дребезжащий голосок мэтра уголовного розыска заставил всех стихнуть и обернуться. – Ты убил учителя Василеостровской гимназии концентрированным раствором циркуля…
Порфирий Петрович произнёс с непонятной интонацией, не кончив фразы, словно бы не спрашивая подозреваемого, а признавая виновного, но Раскольников сразу кивнул.
Старенький следователь опёрся о притолоку, перешагнул через порог, подошёл близко к задержанному, нацепил на нос пенсне, всмотрелся.
– Ах, как на батюшку похож, боже мой. Не обознаться, настоящий потомок.
– А вы… – у задержанного встал ком в горле.
– Да, – сказал Порфирий Петрович.
Секунды длилась немая сцена.
– Позвольте поцеловать вам ручку, – со вздрагивающими губами обратился Раскольников.
– Это излишне‑с, – сказал Порфирий Петрович. – Как здоровье батюшки?
– Почил двадцать восьмого января первого года, – ответил душегуб, как бы слегка законфузившись. – Вот я от большого горя и решил податься в Санкт‑Петербург.
– О матушке не смею спрашивать‑с, – сказал деликатный следователь, ни на что не надеясь, но задержанный удивил его:
– Жива‑здорова, работает.
– Ай, молодца! – воскликнул Порфирий Петрович совсем другим тоном и подмигнул левым глазом. – Ну‑с, давайте приступать к обыску.
Тут же, на столике, следователь разложил бумаги и писчие принадлежности, ему поставили уцелевший стул. Пригласили квартирную хозяйку и прислугу. Стали шмонать. Впрочем, Раскольников ничего не утаивал, сразу показал все тайники, в которых прятал ценные вещи, но не от полиции, а, по его словам, для пущего сохрана.
– Чтоб Настасья‑поломойка не спёрла, – с тобольской прямотой объяснил Раскольников.
– Я?! – возопила старуха. – Чтоб я у жильцов сфендрила? Да ты осатанел, аггел! Я при доме служу дольше, чем ты живёшь. Сукин кот, поганец! Отродье каторжника и шлюхи. Фуфел сифозный, хавальник твой свинский, как ты на меня такое вообще сказать мог?
– Уймись, бабка, – пытался угомонить Раскольников, но Настасья была из деревенских баб и очень болтливая баба, которой разговор этот доставлял, по‑видимому, неизъяснимое блаженство, и унять её не было никакой возможности. Бранные слова сыпались из её беззубого рта, как горох из драного мешка.
Порфирий Петрович, всё больше оживляясь и поминутно смеясь, вносил в протокол новые вещественные доказательства, которые выкладывали перед ним на стол полицейские и жандармы. Там было на что посмотреть, и даже удивительным казалось, как это вместилось под обоями, в выщерблинах стены и за плинтусом. Золотые и серебряные часы, портсигары, кольца, цепочки, булавки и спичечницы, они были рассованы с таким умением, что вскоре на столе взгромоздилась горка драгоценностей. Под софой, которую не сдюжила перемещать старуха, грабитель прятал заклады в обёртках, даже не удосужившись распаковать, а просто затолкал подальше. Когда отодвинули постель, у стены обнаружили топор, убранный стоймя, чтобы можно было быстро достать при необходимости.
Анненский вздохнул с облегчением. Повертел топор и заметил костяной осколочек, застрявший меж клином и топорищем. Положил топор перед следователем.
– Волоски‑с… мозговая ткань‑с… – в помещении при искусственном тусклом свете Порфирий Петрович обнаружил довольно много для своего слабого зрения. – Как же вы рубили, сударь?
– С плеча, – бесхитростно пояснил Раскольников.
На подкладке единственного пальто с левой стороны подмышкой оказалась пришита петля, а подкладка испачкана кровью.
– Тут я топор и носил, – показал убийца.
– Должно быть, батюшка много рассказывал? – предположил Порфирий Петрович.
– Это у нас семейное!
– Необыкновенный был человек, – заключил мэтр. – А вы сами не хотели сказать новое слово, в вашем‑то смысле‑с? – он как‑то вдруг опять подмигнул и рассмеялся неслышно. – Не то, чтобы перешагнуть через препятствие, убить и ограбить, а убить как‑нибудь изобретательно, с выдумкой‑с?
– Учителя я убил с выдумкой. Ежели вы мне руки развяжете, я так эту ведьму оченно изобретательно укокошу, – кивнул Раскольников на служанку Настасью, которая от возмущения раскрыла было свой сквернословный зев, так что Луке Силину пришлось увести её от греха подальше. – Изловчусь вас удивить, не имейте сомнения.
– Покамест это вовсе не требуется, – заверил следователь. – У нас с вами теперь другая повестка дня наметилась. Сейчас в тюрьму поедем‑с. Там всё устроим, посидим, поговорим… по душам.
– Ав газетах про меня напишут?
– Всенепременнейше, сударь мой! – с удивительной важностью заметил Порфирий Петрович. – Во всех новостях‑с. По поводу сего не извольте беспокоиться.
– Ну, слава Богу, а то меня в абодье за руку схватили, думал, фарта весь год не будет.
– Так‑то оно так. Если на Благовещенье украсть не посчастливилось, то удачи на лову не жди, – оскалился Анненский, горделиво прохаживаясь. – Но ничего, теперь масть попрёт!
12. Тайное общество в тайном обществе
[1] На этом языке не пишут. Лишь шепчут ночью в ухо хриплым голосом, (франц.)
