Опасная невинность
Пройдя через ворота, я обошла здание в поисках чего‑то похожего на вход. Серия гудков, за которыми последовали крики, заставила меня подпрыгнуть. Да уж, Дублин не был тихим городом, но шум Нью‑Йорка стал настоящей атакой на мою нервную систему.
Я нашла небольшой дом рядом с церковью, на двери был колокольчик и табличка: Гулливер Киллин. Почему‑то мне было очень непривычно видеть это имя. Мы были семьей, но я так давно не общалась с дядей. Примет ли он меня или попросит уйти?
Я позвонила в колокольчик. После непродолжительного шуршания за дверью она наконец открылась. Мне потребовалось одно мгновение, чтобы узнать своего дядю. За многие годы, прошедшие с тех пор, как я видела его в последний раз, он прибавил около двадцати фунтов[1], его волосы поредели, но цвет их оставался таким же огненно‑рыжим, как у меня. Он нахмурил брови, а затем его глаза расширились.
– Эйслинн?
Я кивнула и неловко улыбнулась.
– Это я.
Я никогда с ним не ссорилась. Даже если мама злилась на него, а он на нее, это не обязательно означало, что мы не сможем поладить.
– Что ты здесь делаешь? – спросил он; меня не отвергли, но и внутрь пока не пригласили.
На нем были белая футболка, черные классические брюки и удобные тапочки на ногах.
– Разве не может племянница навестить своего дядюшку?
Он покачал головой.
– Ложь – это грех, Эйслинн. Тебе не следует забывать об этом, даже если твоя мать живет во грехе.
Внутри меня поднялся гнев.
– Мама всю жизнь много работала и сумела одна вырастить двоих детей.
– Ей бы не пришлось этого делать, если бы она осталась верной нашим убеждениям и дождалась свадьбы.
Мне было трудно с ним согласиться. Но он был единственным знакомым мне человеком в Нью‑Йорке. Было уже поздно, и я не хотела бродить по городу в поисках дешевого места для ночлега.
– Вы могли бы помочь ей.
– Она не хотела, чтобы я помогал, вдобавок она сама сбежала отсюда.
Я вздохнула.
– Я здесь не для того, чтобы обсуждать маму.
– Тогда зачем?
– Ради Имоджен, – устало молвила я, у меня совершенно не было сил на болтовню. – Она исчезла три месяца назад, через несколько недель после приезда в Нью‑Йорк.
Гулливер покачал головой и вздохнул.
– Я подозревал, что так произойдет.
Ветер усилился, и я вздрогнула.
– Могу я остановиться у вас на несколько ночей, пока ищу ее?
Было видно, что дядя Гулливер в смятении. Он просканировал меня взглядом с ног до головы. Я не совсем понимала, что он пытается высмотреть. Я ожидала, что он будет более гостеприимным, несмотря на его разногласия с мамой. Может быть, я была слишком наивна.
– Твоя сестра очень похожа на мать. Я не удивлен, что она попала в беду.
Я выжидающе смотрела на него.
– Могу я остаться?
Гулливер наконец отступил назад и открыл дверь. Я вошла в узкий коридор, дощатый пол скрипел под ногами. Дом был небольшим, в нем были две спальни, уютная кухня и небольшая гостиная. Гулливер привел меня во вторую спальню, которая также служила библиотекой. Каждая стена, за исключением закутка с кроватью, была от пола до потолка увешена книжными полками из темного дерева. Большая часть книг была о религии или истории церкви, и в комнате нельзя было не почувствовать стойкий запах старой бумаги и пыли.
– Ты можешь остаться здесь, если это не принесет неприятностей в мой дом.
Разве мои проблемы – большая неприятность, чем его связь с мафией?
– Конечно нет. Как только я найду Имоджен, я вернусь в Дублин, и дом снова окажется полностью в вашем распоряжении.
– Может быть, Имоджен не хочет, чтобы ее нашли. Она бежала от ответственности и от своих грехов, но грех всегда найдет тебя, как бы ты ни пряталась.
Я бросила свой рюкзак на кровать.
– Я не знаю, какие грехи вы имеете в виду. Я надеюсь, речь не о Финне, потому что его нельзя считать таковым.
Гулливер внимательно посмотрел на меня.
– Твоя сестра пошла по стопам матери, забеременев в шестнадцать. Как вижу, тебе удалось избежать этой участи. Я надеюсь, что ты ждешь брака.
Я стиснула зубы, сдерживая свой протест. Что, если бы у меня тоже был ребенок дома в Дублине? Как будто он мог увидеть грех на лице человека. Так нелепо. Тем не менее дядя Гулливер был священником, а мне с детства прививали уважение к представителям церкви. Он, вероятно, танцевал бы от радости, признайся я, что все еще была девственницей.
– Я не лучше, чем мама или Имоджен, потому что их нельзя считать плохими только из‑за секса до брака или рождения ребенка в молодом возрасте.
Слово «секс» очевидно заставило дядю почувствовать себя неловко, и он отвел глаза.
– Ты, должно быть, голодна. Проходи на кухню. У меня остался тыквенный суп.
В животе действительно было пусто, поэтому я молча последовала за ним. Как только я села на деревянную скамейку и оказалась напротив дымящейся миски с супом, я продолжила объяснять свою позицию:
– Вы не должны осуждать маму и Имоджен. Они никому не причинили вреда. Благодаря им появилась новая жизнь, и они действовали из любви.
– Скорее, похоти, – поправил дядя Гулливер, опустившись на скамейку напротив меня с «Гиннессом» в руке. Он сделал глоток и откинулся назад, все еще наблюдая за мной, как будто пытался разглядеть грех где‑то в глубине меня.
– Могу я тоже выпить «Гиннесса»? – спросила я, кивая на банку.
– В этой стране разрешено пить только после двадцати одного.
Я закатила глаза.
– Я пью пиво с шестнадцати лет, дядя. Я не опьянею от банки «Гиннесса».
– Пока ты находишься под крышей моего дома, ты соблюдаешь мои правила, Эйслинн. Если ты не собираешься этого делать, то можешь искать другое место для ночлега.
[1] Около 10 кг.
