Поиски утраченного завтра

– Удачи. – Я отсалютовал ему бокалом. – У меня был тяжелый денек, извини.

Святослав двинулся к коридору. Ориентировался он прекрасно – либо импланты, либо прокачанное сознание. Уже из глубины коридора он негромко сказал:

– А костюм я попрошу отца новый вам прислать.

– Лучше сразу два‑три! – сказал я, чтобы оставить за собой последнее слово. Вот еще, чтобы какой‑то… юноша… ушел с красивой репликой!

Через пять секунд дом оповестил меня, что чужак покинул мои владения.

– Хромая с косичками, – пробормотал я. – Вот уж отличительный признак…

Конечно же, я соврал.

Я прекрасно помнил его бабушку и, как оказывается, мать Юрия Святославовича.

Есть воспоминания, которые не загонишь ни в кэш, ни в долгосрочную память.

 

…В старости плоха даже не физическая немощь, не заторможенность мышления, не проблемы с мочевым пузырем или, хе‑хе, эрекцией. В старости самое ужасное, что ты помнишь себя молодым.

И молодость была еще только вчера.

Семьдесят, восемьдесят, девяносто лет – неважно. Если тебе не повезло нырнуть в бездонные пучины склероза, ты помнишь себя десяти‑, двадцати‑, тридцатилетним. Сорокалетним. Пятидесятилетним, черт возьми! Тогда ты решил, что пришла старость, но ты был дураком, старость ждала впереди, зачем ты ей был нужен такой молоденький…

И умирать в восемьдесят лет не хочется точно так же, как и в двадцать.

– Пунди – это столица, – сказал генерал. Вот он был молодой, максимум шестьдесят. – Когда беженцы доберутся до Пунди, их не тронут. Как‑то так все здесь устроено.

Он стоял в кузове военного грузовика. Усталый, измотанный, пыльный – даже знаков отличия не разобрать, даже не понять, к какой человеческой армии принадлежал. Теперь, когда мы все понимали друг друга и языки утратили значение, генерал стал просто военным.

Хотя что я тут фантазирую? Много ли в российской армии генералов‑негров?

– В грузовики сажаем детей до шестнадцати и беременных, – продолжил генерал. – Бензина хватит на большую часть пути.

– Не до конца? – выкрикнул кто‑то из собравшихся.

– Нет, не до конца. Танки… – Генерал поморщился. – Танк и русские бэтээры пойдут в проход между скалами. Мои ребята уже окапываются. Там мы и примем бой.

Все непроизвольно повернули головы. Небо на Граа точно такое же, как на Земле, не отличишь. А вот глядя на пейзаж, начинаешь подозревать – что‑то не то.

Скалы были сиреневые в золотую блестку. Это даже я со своим паршивым зрением видел. Таких не бывает, разве что на детских рисунках. В узком ущелье между скалами лежал бело‑розовый песок, сверкая в последних лучах заходящего солнца. А дальше была пустыня, тоже бело‑розовая, – проклятая пустыня, по которой мы шли двое суток, теряя людей, машины и последние надежды.

Ну ладно, я не шел, до скал нас, старичье, везли в грузовиках вместе с женщинами и детьми. Пока хватало машин и бензина.

– Мужчины пойдут пешком, – продолжал генерал. – Я прошу их по возможности помогать детям и беременным, когда грузовики встанут. Раненые, больные, женщины без явных признаков беременности – все идут пешком!

– А мы? – выкрикнула вызывающе лысая старушка, стоящая рядом со мной. Тогда я еще не знал, что ее зовут Вероника Бирн, что через двадцать лет мы с ней сойдемся и проживем пять лет в любви и согласии, прежде чем разбежаться, но остаться друзьями. Ее лысина не была последствием старческой деменции или иного эпатажа. Химиотерапия – и потерянный в панике парик. Впрочем, лишившись парика, Вероника и не подумала комплексовать. Углядела у какой‑то девочки золотистый маркер и попросила нарисовать на лысине смайлик. Девчонка даже развеселилась от этого…

Кстати, драка в клубе ничуть мое отношение к Веронике не изменила. Мы порой друг друга и похлеще утюжили.

– Для всех, кто старше семидесяти, у меня другое предложение, – сказал генерал, помедлив.

– Сдохнуть? – спросила Вероника и заливисто расхохоталась.

– Да, но не бесцельно, – сказал генерал. – Вы все равно выдохнетесь и не дойдете до города…

– Но вы же обещаете перекрыть ущелье? – спросил Алекс. Как его зовут, я, кстати, тогда уже знал. Мы с ним сильно поругались, ему достался сэндвич с колбасой, а мне с яйцом, и я требовал разделить еду поровну.

– Мы не простоим дольше часа, – буркнул генерал. – Боеприпасы почти кончились. Солдаты ранены и измотаны. В танке всего шесть снарядов и три заряда плазмы.

Генерал ошибался, они продержались два с половиной часа. Собственно говоря, это нас и спасло. И не только нас.

Не знаю, как им удалось.

– К черту! – крикнул Алекс. – Вы нас призываете сражаться? Я свой член с трудом поднимаю, когда ссу!

– Можешь ссать в штаны, ты и так воняешь! – прошипела Вероника. Она всегда была стервой.

– Призываю вас остаться здесь, – сказал генерал. – Мы оставим вам охотничьи ружья, все гражданское оружие. Твари выйдут из ущелья потрепанными, клянусь!

Если их снова встретят огнем, они остановятся. Вы сможете выиграть еще час! Это спасет тысячи жизней! Десятки тысяч!

– Эй, генерал! – негромко сказал Тянь. – Вы же знаете, что эти твари пожирают пленных. Живьем.

– За нашими спинами – дети и женщины! – рявкнул генерал. – И вот они как раз знают!

Все‑таки он был настоящий вояка. Я потом нашел его биографию, даже знакомых. Расспросил. Ничего особо героического в его жизни не случалось. Напротив – и несколько скандалов, и парочка военных преступлений в Восточной Европе. В общем, в другой ситуации и в другое время я был бы не против, чтобы его повесили или сожрали живьем.

Но вот надо же – собрался человек. Вытащил из себя все человеческое, вспомнил, кто он такой. Искупил.

Надеюсь, что искупил. Иначе нечестно.

– Глупо, – сказала Вероника. Она как‑то незаметно взяла на себя роль переговорщика всей группы «кому за семьдесят», которую генерал попросил собраться на последнем привале за ущельем. – Нас сомнут за тридцать секунд. Ничего мы не выиграем. А так… есть шанс. Дойти, доползти. В норе укрыться.

Тогда я подумал, что так и сделаю. Предложение генерала было паскудством и самоубийственной глупостью. Сражаться – дело военных. Я свое отвоевал, на мою молодость всякое пришлось.

– Кто готов взять в руки оружие? – спросил генерал. И поднял из кузова древний калашников с деревянным прикладом. Меня чуть слеза от ностальгии не пробила. Генерал выглядел сейчас точь‑в‑точь как лидер повстанцев где‑нибудь в африканской глубинке в конце двадцатого века. Пыльный, черный, автомат в поднятой руке…

– Вы музей ограбили или антиквара? – весело выкрикнула Вероника и захохотала.

Ее смех подхватили. Никто не тронулся с места. Генерал стоял, смотрел на нас, и его рука с поднятым к небу старым советским автоматом медленно опускалась.