Полночная библиотека
Мистеру Бэнерджи восемьдесят четыре года. Он хрупкий, но после операции на тазобедренном суставе хотя бы более подвижный.
– Снаружи ужасно, верно?
– Да, – пробормотала Нора.
Он посмотрел на свою клумбу.
– Ирисы, правда, расцвели.
Нора взглянула на фиолетовые цветы, выдавила из себя улыбку, гадая, какое утешение они могут дать.
Его глаза за очками смотрели устало. Он стоял у своей двери, перебирая ключи. Бутылка молока в пластиковом пакете казалась слишком тяжелой для него. Увидеть его вне дома было редкостью. Того дома, который она посещала в первый месяц жизни здесь, чтобы помочь ему настроить онлайн‑покупки.
– О, – сказал он вдруг. – У меня хорошая новость. Тебе больше не нужно забирать из аптеки мои лекарства. Помощник аптекаря теперь живет поблизости и обещал их мне заносить.
Нора попыталась ответить, но не могла выжать из себя ни слова. Вместо этого она кивнула.
Он справился с дверью, закрыл ее и спрятался в своем святилище, полном воспоминаний о дорогой покойной жене.
Вот и все. Никому она не нужна. Она лишняя во вселенной.
Внутри ее квартиры тишина была оглушительнее любого шума. Запах кошачьей еды. В миске Вольтера корм съеден лишь наполовину.
Она налила себе воды, проглотила две таблетки антидепрессанта и уставилась на остальные пилюли, раздумывая.
За три часа до решения умереть все ее тело болело от сожалений, словно отчаяние из головы распространилось каким‑то образом в туловище и конечности. Словно оно заполнило каждую ее клетку.
Норе подумалось, что всем без нее лучше. Ты приближаешься к черной дыре, и гравитационные силы засасывают тебя в унылую, мрачную реальность.
Эта мысль билась нескончаемой судорогой – слишком неприятной, чтобы ее терпеть, и все же слишком сильной, чтобы ее игнорировать.
Нора проверила социальные сети. Ни сообщений, ни комментариев, ни новых подписчиков, ни запросов в друзья. Она была антиматерией, вдобавок наполненной жалостью к себе.
Она открыла Instagram и увидела, что все ухитрились придумать, как жить, – все, кроме нее. Написала бессвязный пост на Facebook, которым уже даже и не пользовалась.
За два часа до решения умереть Нора открыла бутылку вина.
Учебники по философии смотрели на нее свысока – призрачные декорации из университетских дней, когда жизнь еще была полна возможностей. Пальма юкка и три маленьких, приземистых кактуса в горшках. Она вообразила, что быть не осознающей себя формой жизни – торчать в горшке весь день, – пожалуй, менее обременительное существование.
Она уселась за маленькое электропиано, но не стала ничего играть. Представила, как Лео сидит рядом, а она разучивает с ним Прелюдию ми минор Шопена. Со временем счастливые мгновения тоже могут превратиться в боль.
Старое музыкальное клише: у пианино нет неправильных нот[1]. Но ее жизнь была какофонией бессмыслицы. Она могла развиться в разных удивительных направлениях, а в итоге ни к чему не пришла.
Время ускользало. Она смотрела в пустоту.
После вина осознание ударило Нору с полной ясностью. Она не была создана для этой жизни.
Каждый ее шаг был ошибкой, каждое решение – катастрофой, каждый день – бегством от того, какое будущее она себе воображала.
Пловчиха. Музыкант. Философ. Супруга. Путешественница. Гляциолог. Счастливая. Любимая.
Ничто.
Она не смогла быть даже «хозяйкой кота». Или «учительницей музыки один час в неделю». Или «человеком, способным к беседе».
Таблетки не действовали.
Нора допила вино. До донышка.
– Я скучаю по тебе, – сказала она в пустоту, словно призраки всех людей, которых она любила, находились с ней в этой комнате.
Она позвонила брату и оставила голосовое сообщение, так как он не снял трубку.
– Я люблю тебя, Джо. Просто хотела, чтобы ты знал. Ты ничего не мог сделать. Все дело во мне. Спасибо, что ты мой брат. Люблю тебя. Пока.
Снова зарядил дождь, и она села у окна с открытыми жалюзи наблюдать за каплями на стекле.
Она знала с абсолютной уверенностью только одно: встречать следующий день совсем не хотелось. Она встала. Нашла ручку и клочок бумаги.
И решила, что сейчас самое время умереть.
Тем, кто меня найдет.
У меня были все шансы стать кем‑то в этой жизни, и я их упустила. Из‑за моей беспечности и неудачливости мир бросил меня, поэтому вполне разумно, что и я должна уйти из этого мира.
Если бы я думала, что могу остаться, я осталась бы. Но нет. Так что я не могу. Я делаю жизнь других людей хуже.
Мне нечего дать им. Мне жаль.
Будьте добры друг к другу.
Прощайте,
Нора
00:00:00
Сначала туман был такой плотный, что, кроме него, ничего было не разглядеть, но постепенно она различила столбы по обе стороны от себя. Она стояла на дороге, у какой‑то колоннады. Колонны были серыми, как вещество мозга, с блестящими голубыми вкраплениями. Туман рассеялся, как призрак, который предпочел остаться невидимым, и на его месте проявились очертания.
Чего‑то массивного, прямоугольного.
[1] Фраза приписывается Телониусу Монку (1917–1982), джазовому пианисту и композитору.
