Помещик. Том 1. Сирота
– Одна из самых дорогих красок, что известна людям. Дороже только пурпур. Говорят, что камень, из которого её делают, меняют на вес золота. Порошок же, в который её истирают, и того дороже.
От этих слов оба холопа как‑то попятились и начали креститься, дико таращась на Андрейку.
– Вы чего?
Но они ничего связного не говорили. Лишь таращились на него, крестились и бормотали какие‑то отрывки молитв.
– Дурни! Да вы с ума попятили, что ли? – спросил Андрейка, глядя на них.
– Идишь! Лается, собака поганая[1]! Куда нашего хозяина подевал? Тварь бесовская!
– Вот вам крест, – произнёс Андрейка. – Я это я! Андрей. – после чего достал тельный крест и поцеловал его.
Они замерли, недоверчиво глядя на парня.
– Что с вами?
– Ты не ты, – уверенно произнёс Егорка. – Я Андрейку с пелёнок знаю. Почто отрока примочил бесовское отродье?
– Я крест поцеловал. Вам мало? Разве бесовское отродье на такое способно?
– И то верно, – кивнул более компромиссный Устинка.
– Но ты не ты. – упрямился Егорка.
– А кто я?
– А я почём знаю? Память, сказываешь, отшибло? Брешешь. Что надо – помнишь крепко. Вон какую волшбу учинил. А мы зубоскалили. Думали, умишком тронулся.
– Разве я вас не накормил? Разве я вас обманул? Разве креста шарахаюсь?
Тишина.
– Ну?
– Отколь сие ведаешь? – после затянувшейся паузы спросил Егорка.
– А ты сказал бы? – усмехнулся парень. – Я от того и ведаю, что умею язык за зубами держать и лишнего не болтать. Но ответьте мне. Разве это, – он махнул рукой в сторону синего порошка, – не позволит нам прокормиться сытно всю зиму? Разве не даст нам тёплую одежду? А вам обещанных мною по пять рублей к будущему лету? Что дурного в том? По весу золота, ясное дело, никто её в Туле не купит. Но это наша жизнь. И моя, и ваша. Али я что не так сказываю?
– Так, – нехотя согласился Егорка. – Но ведь это волшба.
– Или волхование, – добавил Устинка.
– А коли и волхование, то разве оно супротив Господа нашего Иисуса Христа что творит? Али людям беды несёт?
– Нет.
– Вот и не ершитесь. А главное – не болтайте. Сей песок удивительный я нашёл прикопанным в горшочке у дома. В тайном месте, что батя мне указывал. Он же сам его у татар боем взял да утаил до тяжёлых дней. Усвоили?
– Усвоили, – хором произнесли Устинка с Егоркой.
– Вот и добре. Это всё к пользе нашей. Но сами уразуметь должны – зело дорогой песок. Сболтнёте – нас и поубивают. И меня, и вас. И счастье, если сразу убьют. А то ведь под пытками станут выпытывать – где мы его взяли и нет ли там ещё. Уразумели?
– Уразумели, – снова хором произнесли Устинка с Егоркой…
На том день и закончился. А вместе с тем и эпопея по выделке берлинской лазури – самой простой и первой искусственно получаемой краски, изобретённой только в XVIII веке. Причём, так как Андрейка морочился и старался очистить ингредиенты, то цвета она вышла особенно яркого и сочного, по сравнению с теми образцами, что первоначально выделывали. Но и тогда она «взорвала» рынок. А тут? Парень не собирался ничего взрывать. Он вообще опасался вывести ситуацию из равновесия или навлечь на себя беду излишним богатством. Так что и сделал этой замечательной краски всего пригоршню. Достаточно для того, чтобы продать её на малевание[2] икон богомазам или украшение книги какой миниатюрой. Но не более…
Глава 4
1552 год, 10 июля, Тула
Спал Андрейка тревожно после того странного разговора со своими холопами. И опасался беды. Или сбегут, или какую гадость учинят. Но обошлось, и всё пошло совсем не так, как он ожидал.
Проснулись.
И тут начались странности. Что Устинка, что Егорка начали очень неожиданно себя вести с нашим героем, выказывая ему особое уважение. Чего ранее не наблюдалось. Да, хозяин‑господин. Да, никакого унижения или попыток оскорбить‑обидеть. Но и держали его за отрока неразумного.
А тут – уважение. С чего бы это?
Впрочем, поразмыслив, он плюнул и вернулся к делам. Ведь ничего плохого это ему не несло. Во всяком случае, в кратковременной перспективе. Только позже он понял всю опасность ситуации, в которую попал тогда…
Всё дело в том, что первая семинария открылась на Руси только при Алексее Михайловиче[3]. А более‑менее значимо это аукнулось лишь в XVIII веке, когда в сельскую местность массово пошли священники. До того же Русь делилась на городскую‑христианскую и сельскую‑языческую. И старое доброе деление на деревни и сёла по наличию церкви в том же XVI веке попросту не работало. Потому что эта самая церковь имелась редко в каких сёлах, как и освящённый христианский погост. И в отличие от более поздних времён, сёла тех лет отличались лишь размером и наличием какой‑либо администрации. Например, старосты. Потом в них, конечно, начали ставить церкви, как в административных центрах сельской округи. Но это было потом. Сильно потом.
[1] Поганый в старинном значении обозначал не то, что в наши дни. В былые времена этим словом именовали язычников. Происходит такое именование из ранней латинской традиции от слова pagus, то есть «село», «провинция», ибо христианство долгое время по всей Европе (и Руси тоже) было городской религией. Село же ОЧЕНЬ долго оставалось языческим, отголоски чего имелись даже в XIX веке (а местами и сейчас).
[2] Несмотря на в изрядной степени просторечное звучание, термин «малевать» в отношении икон историчен и верен. И не несёт никакого негатива.
[3] Алексей Михайлович Романов – второй царь из династии Романовых. Правил с 1645 по 1676 год. Проводил первый этап реформ, который продолжил его сын Пётр I Великий.
