Помещик. Том 2. Новик
И тут же оказалась рядом, чтобы объятиями да лаской отвлечь Андрея. Что удалось, как ни странно. Как и увлечь в землянку. Потому что выглядел парень ну совсем неадекватно. И она хорошо помнила о том, какая у него уже среди местных репутация. Так что получаса не прошло от скомканного завершения разговора, как они уже лежали на топчане обнажёнными, сделав то, что должно…
Нехитрый приём, но действенный.
Во всяком случае, желание задушить в зародыше этот оплот демократии у Андрея прошло. Ну… в основном и в целом. Хотя поколотить особо глупых болтунов всё одно пока хотелось.
– Что мы натворили… – тихо прошептал он минут через пять лежания в тишине.
– А что?
– Мы хотя бы пытались предохраняться? Что ты, что я… всё как в тумане. Ты ведь залетишь по столь юному возрасту. А ты просила. Чёрт!
– Не переживай, – ласково произнесла она и прижалась к парню. – Здесь все так рожают. Я ещё застоялась. Если не залететь, то вопросы пойдут.
– А твоё тело?
– Что моё тело? Говорю же – здесь все так рожают. Ничего такого в этом нет. Все бабы вокруг о том только и говорят, желая нам детишек побольше. И сожалеют, что я слишком поздно замуж вышла.
– ЧЕГО?! – ошалел Андрей. – Поздно?!
– Не сравнивай с нашим временем. Здесь всё не так…
– Не всё… – повторил Андрей и с некоторым раздражением отвернулся от Марфы.
Он ещё там, в XXI веке, заметил, что женщины очень склонны решать вопросы коллективно. Даже самые интимные и личные. Им нужно было с кем‑то поделиться, обсудить, обдумать, проговорить и сообща принять решение. Даже замуж там, в XXI веке, многие девочки выходили только после консилиума с подругами.
Здесь же, судя по всему, выходило что‑то похожее. И Алиса, вселившаяся в тело Марфы, оказавшись под влиянием местного женского коллектива, довольно резво адаптировалась к условиям среды. Принято так, значит, так и нужно. А их с Андреем договорённости? Ведь не он, а она их предложила…
– Ты обиделся?
– Я зол.
– Ну прости меня, – прошептала она как можно более томным голосом и нежно его поцеловала.
– У меня тут нет больше людей, с которыми я мог бы поговорить о прошлом. Которым бы я мог довериться. А ты?
– А что я? – захлопала глазами Марфа.
– Ты не в курсе, какая тут смертность у рожениц?
– Да по‑разному.
– Каждая восьмая умирает от родильной горячки. Это инфекционное заражение. И лечить его тут нечем. А у местных нет даже отдалённого представления о гигиене и прочих «глупостях». Они до второй половины XIX века лезли принимать роды грязными руками без всякой задней мысли. А первого врача, что предложил эти самые руки мыть, упекли в дурку[1]. И это только от родильной горячки. Хватает же и других причин.
– Слушай, не нагнетай. Мне всё равно придётся это делать.
– Но ведь пока ты ещё очень молода. Да и сама не хотела.
– Не хотела. Но…
– Что «но»?
– Я подумала и решила, что если и стоить рожать детей в этом аду, то пока тело молодо и сможет легче перенести все испытания.
– А почему придётся? Мне казалось, что девчонки нашего поколения не рвутся в роддом.
– Да меня поедом бабы сожрут, если узнают, что бесплодная. А именно это и подумают, если в браке живу и детей нет. Хотя бы выкидышей. Ты не представляешь, как сурово и жестоко они относятся к таким. За год, проведённый тут, насмотрелась. Их проклятыми считают. А люд тут суеверный до крайности. С такими бабами никто старается не только не знаться, но и даже рядом не стоять. На всякий случай.
– Что, глупости с приметой о стуле, на котором сидела беременная женщина[2], имеют такие глубокие корни?
– Ещё какие. Так что… – развела она руками. – Тянуть с зачатием на самом деле не стоит. Пока ещё молода, авось выживу. Чем старше, тем тяжелее. Медицины‑то тут, как ты говоришь, нет. Вообще нет. Тут если и лечат, то как в сказке про Федота Стрельца.
– Это как?
– Не помнишь, что ли? Скушай заячий помёт, он ядрёный, он проймёт. От него, бывает, мрут, ну а те, что выживают, те до старости живут. Вот и тут – пичкают всякими травками, толком не понимая, какие там действующие вещества и какие побочки. Это не считая западных докторов, которые могут тебе и кровь пустить при упадке сил, и клизму поставить от простуды, и ртутью накормить от прыщей…
– Уже наслушалась?
– Я же тут год прожила. А девочка не мальчик. У нас, считай, каждый месяц «увлекательный квест». И это такое мучение в эти времена, что врагу не пожелаешь. Прокладок нет. Тампонов нет. Даже трусов и тех – нет[3], чтобы можно было хоть какие‑то тряпки подложить. Ужас… ад и ужас… Хотя местные как‑то спокойно всё это переносят. Не возмущаются. И даже работают в эти дни.
– Люди ко всему привыкают…
– Извини…
– За что?
– Я не должна на тебя всё это вываливать. Просто…
[1] Речь идёт о враче Игнаце Филиппе Земмельвейсе (1818–1865), который, заведуя роддомом, установил, что дезинфекция рук радикально снижает смертность рожениц от родильной горячки. В 1858 году он начал открыто об этом говорить, стараясь привлечь внимание общественности. За что был подвергнут методичному осмеянию и травле. А в 1865 году обманом госпитализирован в психологическую лечебницу, где через две недели скончался от побоев, наносимых ему санитарами. Как вы понимаете – люди в былые времена более агрессивно и отчаянно выступали против мытья рук.
[2] Даже в XXI веке среди женских коллективов бытует поверье, что, если сидеть на стуле, на котором сидела недавно ушедшая в декрет, это позволит быстрее забеременеть.
[3] Одежда, похожая на трусы (subligaculum), носилась в Древнем Риме и женщинами, и мужчинами. С падением западной римской традиции их бытование прекратилось. Снова что‑то похожее (панталоны) женщины стали носить лишь в XIX веке. Вообще панталоны возникли в середине XVII века, но поначалу были исключительно мужской одеждой, причём внешней. Нижними штанишками для дам они стали почти что два века спустя.
