Пожиратели призраков

Я вымучиваю улыбку. Он так и не отпустил меня, и я никак не могу понять, это проявление родительской заботы или сексуального влечения. Он, мать твою, друг моего отца и решил клеиться на собеседовании? Или я все не так понимаю? Неправильно его считываю? Как мне намекнуть на свой дискомфорт, не просрав вакансию?

– Спасибо, сэр.

– Я всегда считал, что Деллило жесток к нам, рекламщикам, – подмигивает он, как бы говоря «я тебя не выдам». – Но я никогда не брал «Подземный мир» на свой счет. Вообще‑то, у нас была рекламная кампания «Адидаса» в 97‑м, над которой работали художники граффити, прямо после выхода книги. Идея пришла ко мне после прочтения.

О, великий постмодерн. Я безумно облажалась.

Он ставит меня на место. Хочет показать, что заботится обо мне, но на самом деле показывает свою силу. И абсолютно точно узнает, если я побегу плакаться папочке. Мне никогда не прижиться на этой работе.

– Тебя ждет здесь светлое будущее, Эрин. Я смотрю на тебя и чувствую, что наша фирма может стать твоим домом, – домом? Хватка на моем плече усиливается. – Я нанимаю тех, кого считаю сем…

Мой телефон снова вибрирует – Сайлас звонит в третий, мать его, раз. Мистер Гиддинг наконец‑то отпускает.

– Простите, – господи, Эрин, хватит извиняться! Я достаю телефон и перенаправляю Сайласа на голосовую почту. Зачем Сайлас мне звонит? Он ранен? У него проблемы? Отшей его, Эрин, отшей, отшей, отшей…

Если мистер Гиддинг и притворялся, что не замечает, то не сейчас.

– Тебе надо ответить?

 

Я не слушаю сообщение Сайласа до тех пор, пока не выхожу из здания. Заднюю стену разбомбили краской. Ворон высотой со здание смотрит на меня сверху вниз, словно я червяк, которого он хочет выкорчевать из земли.

Когда мне было четыре, я нашла мертвую ворону у нас на заднем дворе. Ее крылья были распахнуты, когтистые лапы цеплялись за воздух. Я подумала, что она спит. Попыталась разбудить, постучав по груди. Грудная клетка вороны внезапно подалась, и мой указательный палец скользнул мимо перьев в мягкое тело. Я могла бы поклясться, что маленькие ребрышки напряглись, смыкаясь вокруг моего пальца, словно ворона не хотела меня отпускать. Она была такой холодной. Влажные органы гудели, кишки извивались от жизни. Не вороны… а кого‑то другого. Прямо под покровом маслянистых черных перьев на теле этой мертвой птицы жила извивающаяся масса личинок.

Когда я показала это маме, она повела меня обратно в дом. Я весь день держала указательный палец вытянутым – тот, которым потрогала птицу, – даже после того, как мама настояла, чтобы я вымыла руки под обжигающе горячей водой дольше пяти минут. Она отшатнулась, когда я потянулась к ней, выражение ее лица было полно ужаса. Я трогала мертвое существо.

«Хорошие девочки не обсуждают такие темы при всех, дорогая, – говорила она всякий раз, когда я говорила о вороне во время светской беседы. – Смерть – это личное дело каждого. О ней лучше не говорить».

В нашей семье не обсуждают смерть. Она нас не касается.

Но я ее тронула.

Я облокачиваюсь на граффити и подношу телефон к уху. Пару секунд раздается шипение, затем тяжелое дыхание Сайласа. Возможно, он даже не понял, что звонит мне. Когда наконец‑то говорит, слова скачут, будто он не может постоянно держать телефон у рта.

– Кое‑что я не могу рассказать… Пока что все это непонятно… Ты должна найти меня, Эрин. Я знаю, ты можешь… Я знаю…

Я удаляю сообщение, не дослушав до конца.

 

Мемориал

 

Тело Сайласа нашли под эстакадой, где в центре Ричмонда 95‑е и 64‑е шоссе образуют что‑то вроде клевера.

Там же находится дамба реки Джеймс, создавая пространство, куда не ходит никто кроме скейтеров, рисующих граффити. Полосы аэрозольной краски образуют кресты и кружевные надгробия. Из асфальта вырастают черепа, похожие на поганки.

И новая надпись, о которой Тобиас расскажет мне позже:

 

ЗДЕСЬ САЙЛАС И ЭРИН

 

Я пытаюсь представить, как нашла его полиция. Как выглядело тело: лицо все покраснело, а белки глаз стали молочно‑серыми.

Полагаю, служба красивая: только семья и близкие друзья, проповеди и гимны, сверху гроба стоит фотография здоровых дней Сайласа.

Я не иду.

Не могу выйти из квартиры. Хочу отдать дань уважения, попрощаться. Даже достала наряд, положила свое платье для собеседований на кровать. И пялюсь на него уже не знаю, сколько. Знаю, что надо уже надеть его, но что‑то сдерживает.

Служба начинается. Мне надо лишь пошевелиться. Одна нога за другой.

Когда проснется мое тело? Когда я снова начну притворяться живой? Сайлас больше никогда не возьмет трубку, но я все равно ему звоню. Слушаю его приветствие – Сюрприз, а вот и я – снова и снова, – Вы знаете, что делать.

Я просто хочу услышать его голос, хоть и на записи. Этих слов достаточно, чтобы его воскресить. На мимолетную секунду я убеждаю себя, что это правда он на другом конце линии. Сюрприз, а вот и я. Вы знаете, что делать. Сюрприз, а вот и я…

Я не знаю, что делать.

Слезы являются без предупреждения, обжигая щеки. Живот сводит, и я падаю на кровать, сворачиваясь в клубок и крича, пока не заболит горло. Я отшила Сайласа. Послала его, так ведь? Как раз в тот момент, когда отбросила прошлое, когда хотела жить дальше. Это все я виновата. На службе все знают, что я его убила. Если бы я была рядом с Сайласом, если бы дала ему еще один день, хоть один, он был бы жив.

Но я проигнорировала его звонки, и он передознулся в одиночестве.

Я представляю, как призрак натягивает рукава моего платья, ткань натягивается сама собой и летает по комнате. Может, платье‑фантом пойдет на похороны без меня. Все поверят, что это я: моя невидимая сущность будет парить между Тобиасом и Амарой, листать программку, слушая каждую речь и фортепианное соло. Мое платье выдержит все воспоминания старых одноклассников, выслушает личные истории дальних кузенов о роли Сайласа в их жизни. Он был таким хорошим парнем… Он жил жизнь на полную… Он ловил день, понимаете?