Пожиратели призраков
Сайлас говорит: погладь себя по голове.
Потрогай нос.
…Сайлас не говорит.
Мы вчетвером идем по извилистому ряду торчащих как кривые зубы надгробий. Кладбище называется «Голливудским», потому что парочка уроженцев Ричмонда стали известными сто лет назад и вернулись только после того, как откинулись, уже в качестве трупов. Все рано или поздно возвращаются в Ричмонд. В основном здесь лежат дохлые конфедераты, но есть и парочка забытых звезд. Туристы фоткаются рядом с их безвкусными могилами – но сегодня, уже после закрытия главных ворот, единственные местные обитатели лежат на глубине шести футов, и все 135 акров этой земли принадлежат нам.
– За мной, – говорит Сайлас. – Смотрите под ноги.
Тобиас, как по сигналу, спотыкается. Никто и не сомневался. Он ни черта не видит и при свете дня, даже в своих огромных очках. Замените дневной свет на лунный и добавьте несколько гранитных камней преткновения, и сразу поймете, почему Тобиас еле плетется.
– Куда мы? – не могу не спросить я.
– Увидишь.
Сайлас никогда не говорит, что задумал. Это же испортит сюрприз, так? У него есть сверхъестественная способность сплачивать всех и заставлять делать практически все, что захочет, а больше всего на свете он хочет бежать. Его жажда жизни одновременно притягивает, захватывает и жутко изматывает. Кого волнует, что завтра утром нам на учебу? Нам же объяснили, что образование для идиотов. Сайлас говорит, что мы лучше остальных ослов‑старшекурсников, и кто мы такие, чтобы спорить? Мне вот нравится эта идея. Сайлас прямо вышибает из головы запреты, помогает потеряться в моменте. Кататься на поездах в ночи. Уезжать непонятно куда и насколько. Шататься по плантациям с привидениями до тех пор, пока солнце не взойдет над заброшенными табачными полями.
«Город наш», – всегда говорит он. Четыре Мушкетера. Все за одного, и один за Сайласа…
Мы познакомились благодаря взаимному восхищению постмодернистскими авторами во время курса литературной мастерской в наш первый год. В основном, мы косплеили Пола Остера. Сайлас хочет быть Дэвидом Фостером Уоллесом, с банданой и так далее. Тобиас забил Делилло. У Амары нездоровая одержимость Пинчоном, поэтому она выбрала его. Сайлас сказал, во мне есть что‑то от Летема, но я его не читала. «Давай без эго Эггерса, – сказала я, надеясь прозвучать многозначительно. – Я стану первой в мире Эрин Хилл». Литературный мир был нашей устрицей, и с Сайласом я чувствовала себя черной жемчужиной.
– Меня что‑то укусило, – стонет Амара, хлопая ладонью по голому плечу. Видимо, дошло, что это неподходящий наряд для расхищения гробниц. – Далеко еще?
– Почти пришли.
– Может, уже скажешь, куда мы идем? Меня тут жрут заживо.
– Терпение, – отвечает Сайлас. – Самое лучшее достается тем, кто ждет…
Херувим на колонне поворачивает ко мне голову как раз в тот момент, когда я прохожу мимо. Я застываю, чтобы убедиться, глядя на пухлого голенького младенца с хрупкими крылышками. Его размытые глаза моргают в ответ.
О, хорошо, мне это не почудилось. Приятно знать.
Каменные черты отшлифованы десятилетиями дождей и ветров, превратившими лицо в серую плоскость. Но веки все еще остались, моргающие над двумя каменными шариками, похожими на тухлые яйца. Надгробие слишком маленькое для взрослого.
«Ооо, черт… Тут похоронен ребенок». Я сказала это вслух? Сложно судить наверняка. Я провожу рукой по надгробию, обводя кончиками пальцев каждую букву, словно читаю шрифт Брайля:
ЛОННИ НАДЛЕР. БОЖЬЕ ДИТЯ.
– Эрин? – Сайлас берет меня за руку, вырывая из мыслей. – Все хорошо?
– Да.
– Точно?
– Ага.
– Не улетай, – просит он и тянет за руку через неровный ряд могил – и в моей голове, и про себя, по крайней мере, мне так кажется, я повторяю: «Не улетай, не улетай, не надо».
Надгробия так и танцуют. Мрамор продавливается. Статуи поворачиваются, когда я прохожу мимо. С таким же успехом они могли бы отбивать чечетку, размахивая зонтиком…
ЛЮБИМАЯ ЖЕНА. С ЛЮБОВЬЮ. ОН УШЕЛ СЛИШКОМ РАНО. ТЕЛО МЕРТВО, НО ДУША ОСТАЛАСЬ.
Мне просто надо успокоиться. Глубоко дышать. Не психовать.
– Что мы творим, – повторяет Амара, – что мы творим, что мы творим…
«Мы расширяем личные границы, – наверное, мог бы сказать Сайлас. – Мы живем на полную. Мы превращаем город в личную игровую площадку, воем на луну». Но он молчит и тихо ведет нас мимо прыгающих могил.
Тобиас не издает ни звука. Не вылезает из своей раковины. Сразу видно, кислота ему не помогла. Не хочу знать, какой фильм ужасов сейчас показывает его сознание.
Но мне плевать. В моем мире есть только я и Сайлас. Он держит меня за руку. Он ведет меня – мой вечный лидер. Я даже не уверена, что мои ноги касаются земли. С таким же успехом я могу быть воздушным шариком. Моя рука – веревочка, и Сайлас бежит по кладбищу, пока я качаюсь на ветру.
– Пришли, – говорит он.
Останавливаемся перед мавзолеем, который выполнен в странной помеси масонского и египетского стилей. Бетон покрыт сорняком… нет, забудьте. Это краска из баллончика. Приходится прищуриться, чтобы разобрать, что там нацарапано. Да и все равно искаженные слова не хотят застывать, поэтому я могу их прочитать. Удается разглядеть лишь…
ВОССТАНЬ, ФАНТОМ РИЧМОНДА, ВОССТАНЬ!
Ворота в гробницу должны быть заперты – правда? – но Сайлас без проблем их открывает, петли поддаются с ржавым скрежетом, который эхом разносится по всему кладбищу.
– Хрена с два, – говорит Амара. – Я туда не пойду. Там пауки!
– Тогда жди снаружи, – отзывается Сайлас. – Стой на стреме.
Мавзолей так и проглатывает его. Следующим, словно потерянная тень Сайласа, просовывает голову Тобиас, стараясь не задеть головой дверной проем.
«Подожди меня, – наверное, сказала бы тень Сайласа, – подожди‑и‑и!»
Амара смотрит на меня. На этом этапе нашей дружбы мы усовершенствовали экстрасенсорные способности, общаясь друг с другом исключительно мозговыми волнами.
Ты правда собралась туда идти? – спрашивает она глазами, ее голос громко и ясно звучит в моей голове.
Ну‑у… наверное, да? Мы ведь зашли так далеко.
Какого хрена, Эрин? – явно недовольна она. – Серьезно?
Идем со мной!