Правда о деле Гарри Квеберта
– Но, Марк, тут другое дело. Все эти истории с убийствами, с этой книжкой. По‑моему, ты не понимаешь масштабы скандала. Барнаски в бешенстве, подозревает, что тебе нечего ему предъявить, что у тебя нет нового романа. Говорит, что ты просто залег на дно в этом Нью‑Гэмпшире. И ведь он прав… Сегодня семнадцатое июня, Марк. Через тринадцать дней истекает срок. Через тринадцать дней тебе конец.
– Блин, ты думаешь, я не знаю? Ты за этим звонишь? Напомнить, в каком я положении?
– Нет, я звоню, потому что, по‑моему, у меня идея.
– Идея? Я тебя слушаю.
– Напиши книгу о деле Гарри Квеберта.
– Что? Нет, исключено, я не собираюсь делать себе имя на костях Гарри.
– Что значит на костях? Ты сказал, что хочешь его защищать. Докажи, что он невиновен, и напиши обо всем этом книгу. Представляешь, какой будет успех?
– За десять‑то дней?
– Я поговорил с Барнаски, чтобы его успокоить…
– Что? Ты…
– Марк, выслушай сначала, а потом вставай на дыбы. Барнаски считает, что это золотое дно! Говорит, что Маркус Гольдман, который пишет о деле Гарри Квеберта, – это пахнет цифрами с семью нулями! Это может стать книгой года. Он готов перезаключить договор. Предлагает все начать с чистого листа: новый договор, который аннулирует предыдущий, и к тому же аванс в полмиллиона долларов. Понимаешь, что это значит?
Понятно, что это значило: написать такую книгу – это снова сделать себе имя. Верный бестселлер, гарантия успеха и куча денег в придачу.
– Зачем Барнаски такое для меня делать?
– Он не для тебя это делает, а для себя. Марк, ты не понимаешь, об этом деле здесь говорят все. Подобная книга – это сенсация века!
– По‑моему, у меня не получится. Я разучился писать. И даже не знаю, умел ли когда‑нибудь. А вести расследование… На то есть полиция. Я не знаю, как ведут расследование.
Но Дуглас настаивал:
– Марк, такой шанс бывает раз в жизни.
– Я подумаю.
– Если ты говоришь, что подумаешь, значит, думать ты не будешь.
На этой фразе мы оба рассмеялись: он неплохо меня знал.
– Дуг… Как ты думаешь, можно влюбиться в пятнадцатилетнюю девочку?
– Нет.
– Почему ты так уверен?
– Я ни в чем не уверен.
– А что такое любовь?
– Марк, помилуй, мне только философских разговоров сейчас не хватало…
– Но он ее любил, Дуглас! Гарри безумно влюбился в эту девочку. Он мне сегодня в тюрьме рассказывал: он сидел на пляже, перед домом, увидел ее и влюбился. Почему в нее, а не в кого‑то другого?
– Марк, я не знаю. Но мне интересно знать, что тебя так связывает с Квебертом.
– Великолепный, – ответил я.
– Кто?
– Великолепный. Молодой человек, которому не удавалось двигаться по жизни. Пока он не встретил Гарри. Это Гарри научил меня, как стать писателем. Это он научил меня, как важно уметь падать.
– Что ты несешь, Марк? Ты что, пьян? Ты писатель, потому что у тебя талант.
– Нет, именно что нет. Писателем не рождаются, писателем становятся.
– И это случилось в Берроузе в 1998‑м?
– Да. Он передал мне все, что знал сам… Я всем ему обязан.
– Расскажи, если хочешь?
– Ладно.
В тот вечер я рассказал Дугласу историю, связывавшую меня с Гарри. Повесив трубку, я спустился на пляж; хотелось свежего воздуха. В сумерках угадывались тяжелые тучи, плотно закрывшие небо: было душно, надвигалась гроза. Внезапно поднялся ветер, и верхушки деревьев заплясали в бешеном танце; сама природа словно возвещала конец великого Гарри Квеберта.
Домой я вернулся совсем поздно. А подойдя к входной двери, обнаружил записку, оставленную кем‑то в мое отсутствие. Простой конверт, без адреса; внутри лежал листок с одной фразой, напечатанной на компьютере:
Возвращайся домой, Гольдман.
28. Как важно уметь падать
(Университет Берроуза, Массачусетс, 1998–2002)
– Гарри, если бы из всех ваших уроков надо было оставить только один, который это будет?
– А вы как думаете?
– Для меня это будет как важно уметь падать.
– Согласен. Жизнь – это долгое падение, Маркус. Главное – уметь падать.
1998 год был не только годом великих ледяных ливней, которые парализовали север Соединенных Штатов и часть Канады и оставили миллионы несчастных на много дней без света, но и годом моей встречи с Гарри. В ту осень, окончив Фелтон, я прибыл в кампус Берроуза, пеструю смесь сборных домиков и викторианских построек в окружении обширных, великолепно ухоженных газонов. Меня поселили в симпатичной комнате в восточном крыле дортуаров; соседом моим оказался милый очкарик из Айдахо по имени Джаред, тщедушный и чернокожий, который вырос под родительским крылышком и теперь, явно перепуганный внезапно обретенной свободой, все время спрашивал, имеет ли он право. “Я имею право выйти купить себе колы? Я имею право вернуться в кампус после десяти часов вечера? Я имею право хранить в комнате продукты? Я имею право не ходить на лекцию, если заболел?” Я отвечал, что с тех пор, как приняли 13‑ю поправку и отменили рабство, он имеет право делать все, что хочет, и он сиял от счастья.
