Правда о деле Гарри Квеберта

Гарри не только учил меня писать – он научил меня восприимчивости. Он водил меня в театр, на выставки, в кино. И еще в бостонский Симфони‑Холл; говорил, что от хорошего оперного пения может расплакаться. Он считал, что мы с ним очень похожи, и нередко рассказывал о своей прошлой писательской жизни. Писательство, по его словам, изменило всю его жизнь, и случилось это в середине семидесятых. Помню, однажды мы с ним отправились в Тинейдридж послушать хор пенсионеров, и он поделился со мной очень давними воспоминаниями. Он родился в 1941 году в Бентоне, в Нью‑Джерси; мать – секретарша, отец – врач, других детей в семье не было. Думаю, детство у него было совершенно безоблачное, и о юных его годах рассказывать особенно нечего. На мой взгляд, история его жизни началась в конце шестидесятых, когда он, окончив филологический факультет Нью‑Йоркского университета, нашел место учителя литературы в Куинсе. Но скоро почувствовал, что в школьном классе ему тесно; в нем всегда жила одна‑единственная мечта – писать. В 1972 году вышел его первый роман, на который он возлагал большие надежды, но который имел успех в очень узких кругах. Тогда он решил перейти на новый этап. “Однажды, – вспоминал он, – я решился: сказал себе, что пора написать сногсшибательную книжку, забрал из банка все свои сбережения и стал искать дом на побережье, чтобы несколько месяцев пожить спокойно и поработать без помех. Дом я нашел, в Авроре, и сразу понял: это то, что надо. В конце мая 1975 года я уехал из Нью‑Йорка и перебрался в Нью‑Гэмпшир, да здесь и остался. Потому что в то лето я написал книгу, открывшую передо мной врата славы: да‑да, Маркус, в тот год, в Авроре, я написал “Истоки зла”. На гонорар за книгу я выкупил дом и до сих пор в нем живу. Вот увидите, это потрясающее место, приезжайте ко мне при случае…”

Первый раз я приехал в Аврору на рождественских каникулах, в начале января 2000 года. К тому моменту мы с Гарри были знакомы около полутора лет. Помню, я привез бутылку вина для него и цветы для его жены. При виде громадного букета Гарри как‑то странно посмотрел на меня и сказал:

– Цветы? Это уже интересно, Маркус. Вы собрались признаваться мне в любви?

– Это для вашей жены.

– Моей жены? Но я не женат.

Только тогда я понял, что во время наших встреч мы ни разу не говорили о его личной жизни: миссис Гарри Квеберт не существовало. Родных Гарри Квеберта тоже. Был только сам Квеберт. Один. Квеберт, подыхавший со скуки настолько, что подружился с одним из своих студентов. Понял я это прежде всего по холодильнику. Сразу после моего приезда мы расположились в великолепной гостиной, стены которой были сплошь покрыты деревянными панелями и книжными полками, и Гарри спросил, не хочу ли я чего‑нибудь выпить.

– Лимонаду?

– С удовольствием.

– Там в холодильнике стоит кувшинчик, специально для вас. Налейте себе и принесите мне тоже большой стакан, спасибо.

Я пошел на кухню и, открыв холодильник, обнаружил, что он пуст: внутри был один несчастный кувшин с лимонадом – тщательно приготовленным, со льдом в форме звездочек, лимонной цедрой и листиками мяты. Холодильник одинокого человека.

– Гарри, у вас в холодильнике ничего нет, – сказал я, вернувшись в гостиную.

– О, сейчас схожу в магазин. Простите, я не привык принимать гостей.

– Вы один здесь живете?

– Естественно. С кем же мне тут жить?

– Я имею в виду, у вас нет семьи?

– Нет.

– Ни жены, ни детей?

– Никого.

– И подружки?

Он грустно улыбнулся:

– И подружки нет. Никого.

В тот первый приезд в Аврору я осознал, что сложившийся у меня образ Гарри односторонен: его громадный дом на побережье океана был абсолютно пустым. Гарри Л. Квеберт, звезда американской литературы, почтенный, обожаемый студентами профессор, обаятельный, харизматичный, элегантный, спортивный, неприкасаемый, возвращаясь к себе, в маленький городок Нью‑Гэмпшира, становился просто Гарри. Зажатым, иногда чуть грустным мужчиной, любящим долгие прогулки по пляжу, прямо у себя под домом, и считавшим своим священным долгом кормить чаек сухим хлебом, который он хранил в жестяной коробке с выбитой на ней надписью “На память о Рокленде, Мэн”. И я спрашивал себя, что же могло случиться в жизни этого мужчины, если таков ее конец.

Меня бы не так волновало одиночество Гарри, если бы наша дружба не породила неизбежные слухи. Остальные студенты, заметив, что у меня с Гарри особые отношения, намекали, что мы с ним голубые. В конце концов мне надоели подковырки товарищей, и в одно субботнее утро я спросил его напрямую:

– Гарри, почему вы всегда один?

Он опустил голову; глаза его заблестели.

– Вы пытаетесь завести разговор о любви, Маркус, но любовь – сложная штука. Очень сложная. Самое потрясающее и одновременно худшее, что может с вами случиться. Когда‑нибудь вы сами поймете. Любовь может сделать вам очень больно. Из‑за этого не надо бояться падать, и тем более влюбляться, потому что любовь – это прекрасно, но, как все прекрасное, она ослепляет, и у вас болят глаза. Вот почему потом часто плачут.

С того дня я стал регулярно навещать Гарри в Авроре. Иногда приезжал из Берроуза на день, иногда оставался ночевать. Гарри учил меня, как стать писателем, а я, как мог, старался скрасить его одиночество. Все последующие годы, пока продолжалась моя учеба в университете, я видел в Берроузе Гарри Квеберта, писателя‑звезду, и общался в Авроре с просто‑Гарри, одиноким мужчиной.

 

Летом 2002‑го, отучившись четыре года в Берроузе, я получил свой диплом по литературе. После церемонии вручения дипломов в поточной аудитории, где я произнес положенную речь лучшего в выпуске, а мои родители и друзья, приехавшие из Монтклера, с волнением убедились, что я по‑прежнему Великолепный, мы с Гарри прошлись по кампусу. Мы бродили под высокими платанами и случайно оказались у зала для бокса. Погода была замечательная, сияло солнце. Мы совершили последнее паломничество к рингам и мешкам.

– Вот здесь все и началось, – произнес Гарри. – Что вы будете теперь делать?

– Вернусь в Нью‑Йорк. Напишу книгу. Стану писателем. Таким, как вы учили. Напишу великий роман.

Он улыбнулся:

– Великий роман? Погодите, Маркус, у вас вся жизнь впереди. Вы будете иногда сюда заезжать, да?

– Конечно.

– В Авроре для вас всегда найдется место.

– Я знаю, Гарри. Спасибо.

Он посмотрел на меня и положил руки мне на плечи.