Правда о деле Гарри Квеберта

За этим столиком летом 1975 года

писатель Гарри Квеберт сочинил

свой знаменитый роман “Истоки зла”.

 

Я знал эту табличку всегда, но никогда толком не обращал на нее внимания. И только в этот приезд стал проявлять к ней пристальный интерес, подолгу рассматривать ее. Вскоре эти слова, выгравированные на металле, превратились для меня в наваждение: сидя за этим жалким деревянным столом, липким от грязи и кленового сиропа, в этой забегаловке в маленьком городишке в Нью‑Гэмпшире, Гарри написал свой колоссальный шедевр, превративший его в легенду литературы. Откуда к нему пришло вдохновение подобной силы? Мне тоже хотелось усесться за этот стол и писать и пережить приступ гениальности. Впрочем, я просидел за ним два вечера кряду, с бумагой и ручками, но безрезультатно. В конце концов я спросил у Дженни:

– И что, он садился за этот стол и писал?

Она кивнула:

– Целый день, Маркус. Целый день, как отдать. Без остановки. Я прекрасно помню, это было летом 1975‑го.

– А сколько лет ему было в 1975‑м?

– Как тебе. Около тридцати. Может, на пару лет побольше.

Я чувствовал, как во мне закипает что‑то вроде ярости: я тоже хотел создать шедевр, я тоже хотел написать книгу, которая станет образцом для всех. Гарри это понял, когда почти через месяц моего пребывания в Авроре обнаружил, что я по‑прежнему не написал ни строчки. Случилось это в начале марта в кабинете его дома в Гусиной бухте, где я ожидал Божественного Откровения и куда он, опоясанный женским фартуком, принес мне свежеиспеченные оладьи.

– Движется? – спросил он.

– Пишу нечто сногсшибательное, – ответил я, протянув ему пачку бумаги, которую три месяца назад передал мне носильщик‑кубинец.

Поставив поднос, он жадно всмотрелся в них – и понял, что это всего лишь чистые листы.

– Вы ничего не написали? За три недели, что вы здесь живете, вы ничего не написали?

Я взорвался:

– Да, ничего! Ничего! Ничего стоящего! Одни идеи для скверного романа!

– Бог ты мой, Маркус, а что же вы хотите написать, разве не роман?

Я не думал ни секунды:

– Шедевр! Я хочу написать шедевр!

– Шедевр?

– Да. Я хочу написать великий роман, с великими идеями! Я хочу написать книгу, которая оставит след в умах.

Гарри с минуту смотрел на меня, а потом расхохотался:

– Маркус, ваше запредельное тщеславие мне осточертело. Вы будете очень большим писателем, я это знаю, я в этом уверен с тех пор, как познакомился с вами. Но, если хотите знать, ваша проблема в том, что вы слишком спешите! Вам лет сколько?

– Тридцать.

– Тридцать лет, а вы уже хотите быть Солом Беллоу и Артуром Миллером в одном флаконе? Слава придет, не торопитесь. Мне вот шестьдесят семь, и я в ужасе: время, знаете ли, летит быстро, и с каждым прошедшим годом их остается все меньше, и ни одного не вернешь. Вы что думаете, Маркус? Что возьмете и родите вторую книжку просто так? Карьера строится постепенно, старина. А чтобы написать великий роман, великих идей не нужно: просто будьте самим собой, и все у вас получится, тут я спокоен. Я двадцать пять лет преподаю литературу, целых двадцать пять лет, и человека более талантливого до сих пор не встречал.

– Спасибо.

– Не стоит благодарности, это чистая правда. Только нечего тут лить крокодиловы слезы, что вы еще до сих пор не нобелевский лауреат, черт возьми… Тридцать лет… Фу‑ты ну‑ты, и тоже туда же, великие романы… Нобелевской премии по кретинизму – вот чего вы заслуживаете.

– Но как у вас получилось, Гарри? Ваша книга 1976 года, “Истоки зла”, – это же шедевр! А это была всего лишь вторая ваша книга… Что вы такое сделали? Как пишут шедевры?

Он грустно улыбнулся:

– Маркус, шедевры не пишутся. Они существуют сами по себе. И потом, знаете, для многих я так в итоге и остался автором одной‑единственной книги… В смысле, что ни одна из следующих не имела такого же успеха. Когда говорят обо мне, сразу вспоминают “Истоки зла”, и почти всегда только их. А это грустно; думаю, если бы мне в тридцать лет сказали, что я достиг вершины своей карьеры, я бы точно утопился в океане. Не надо слишком спешить.

– Вы сожалеете об этой книге?

– Может быть… Немного… Не знаю… Не люблю сожалений: они означают, что мы не принимаем себя такими, какими мы были.

– Ну а мне что теперь делать?

– То, что у вас всегда выходило лучше всего – писать. И если позволите, Маркус, я дам вам совет: не делайте, как я. Знаете, мы с вами невероятно похожи, так вот заклинаю вас: не повторяйте моих ошибок.

– Каких ошибок?

– Я тоже, когда приехал сюда летом семьдесят пятого, непременно хотел написать великий роман, я был одержим этой идеей и желанием стать великим писателем.

– И вы им стали…

– Вы не понимаете; конечно, сегодня я, как вы говорите, великий писатель, но в этом громадном доме я живу один. Моя жизнь пуста, Маркус. Не делайте, как я… Не давайте тщеславию вас пожрать. Иначе ваше сердце будет одиноким, а перо печальным. Почему у вас нет подружки?

– У меня нет подружки, потому что мне никто не нравится по‑настоящему.

– А по‑моему, дело в том, что вы и трахаетесь, как пишете: либо восторг и экстаз, либо ничего. Найдите себе кого‑нибудь достойного и дайте ей шанс. И с книгой так же: дайте шанс себе самому. Дайте шанс своей жизни! Знаете, какое мое главное занятие? Кормить чаек. Видели, у меня на кухне стоит железная коробка с надписью “На память о Рокленде, Мэн”? Я туда складываю засохший хлеб и кидаю его чайкам. Вы не должны все время писать…