Преступная связь

– Красавчика одного на днях подцепила… – Поправив укладку с эффектом мокрых волос, она мечтательно возводит глаза к небу, вспоминая того красавчика, и я тут же спускаю затвор. Естественные эмоции – самый лучший макияж. – Он посоветовал это место и не ошибся, правда? Хорошо, что мы не попёрлись в Рок‑Крик, который заездили все кому не лень.

– Точно, – соглашаюсь я с улыбкой, ложась животом на траву, чтобы захватить побольше неба. – Поиграй ножками, – прошу её, и она со смехом откидывается, опираясь на ладони.

Ноги взлетают вверх, отчего подол шифонового платья сползает, сексуально оголяя бёдра и нижнюю часть живота. На девушке нет белья по изначальной задумке. Этакий «полуНю». Но это сейчас. Мы уже отсняли серию кадров в обнажённом виде на лужайке неподалёку. Полевые цветы разных оттенков – идеальная палитра, играющая под послеполуденными солнечными лучами, а после ретуши будет ещё прекраснее.

Щёлк, щёлк, щёлк…

Один из моих любимых звуков. Блаженство.

– Николь, а ты сама любишь фотографироваться? – озадачивает меня Гвен после фотосессии.

Я же резво собираю монатки: покрывало, корзину для пикника, распечатанную бутылку вина, которым поливалась героиня сегодняшней съёмки, и другой реквизит. Не хочется сильно развивать беседу, поскольку всё, к чему в это мгновение лежит настрой, так это вон к тем зарослям. Из‑за зноя я выглушила чуть ли не галлон воды, благодаря которому мой мочевой пузырь того и гляди лопнет.

– Люблю. Как раз, пожалуй, подзадержусь и сделаю несколько селфи. – Скрестив ноги, делаю вид, что увлеклась настройками камеры, висящей на шее.

Так и представляю образ Дэниела, парящий надо мной в обесцвеченном облаке. Он осуждающе покачивает головой и приговаривает: «Пи́сать в кустах? Чем ещё ты удивишь меня, Николь?»

Пусть скажет спасибо, что я собралась это делать не при клиенте.

– Я бы предложила тебя пофоткать, но тороплюсь.

– Не стоит. У меня с собой штатив.

Гвеннет машет рукой и прыгает за руль новой тачки, подаренной очередным любовником.

Как только она скрывается за лесом по другую сторону от нашей поляны, семеню к густым зелёным насаждениям. До них приличное расстояние, но присесть возле машины, сверкая голым задом, не могу. Я что, зря почти год училась быть девушкой из высшего общества?

Сделав свои дела, по‑быстрому натягиваю трусики, чтобы пошагать назад, но вдруг слышу отдалённую мужскую речь. В тишине леса, нарушаемой только жужжанием мелких насекомых, шелестом листвы и шумом водного потока вдалеке это кажется странным, особенно, когда моих ушей достигает обращение к одному из них: Мартидис. Эту редкую для США фамилию не слышал разве что глухой. Скоро выборы в Сенат, и надоедливые рекламные кампании кандидатов достали большую часть американцев: Илиас Мартидис то, Илиас Мартидис сё… В любом случае плевать. Мало ли, что этот пустозвон делает в лесу за пятьдесят миль от города? Может, тоже в туалет приспичило.

Или мне послышалось. Или это, вообще, его тёзка!

Вытянув шею, вглядываюсь в сторону голосов, но из‑за деревьев ничего не разглядеть, зато интонация того мужчины, который обращался к Мартидису, становится более угрожающей. Их беседа не тянет на дружескую или деловую.

Там, где была фотосессия с Гвен, нет дороги. Мы добирались по координатам, сброшенным её «красавчиком» практически по полю, и никакие другие машины мимо нас не проезжали. Значит, они пробрались в лес с другой стороны. Оборачиваюсь к своей Audi, призадумываясь об адекватности выбора этого места для переговоров. Словно оно подобрано специально для того, чтобы скрыться от ненужных глаз и ушей, чтобы… Чтобы что?

Прекрасно помня о том, какой мразью оказался сенатор Чак Шилдс, по вине которого чуть не погибла Адриана, решаю не жевать сопли, а сделать то, что раньше у меня получалось очень мастерски: пошпионить. Совсем чуть‑чуть.

Бесшумно двигаюсь от ствола к стволу в их направлении, пока через стройные ряды клёнов не начинают виднеться крупные фигуры. Их четверо, и один из них – действительно Илиас Мартидис. Вооружившись камерой, которая так и висела на мне всё это время, увеличиваю изображение на максимум и делаю несколько снимков. Звук затвора, к счастью, приглушается посторонними шумами. Акустика в лесу такая, что эхом звучат лишь человеческие голоса. Отсюда не разобрать отдельных слов, но ближе подходить ни в коем случае не стану. После той трагичной истории с Адри я поклялась отцу, что больше не буду нарываться, поэтому притаиваюсь за деревом и просто жду. Они ведь уйдут когда‑нибудь? Переключаюсь на режим видеосъёмки, дабы не стоять зря. Вдруг у меня в руках окажется сенсация, которая позволит кого‑то уберечь? Но то, что происходит потом, за доли секунды приводит в священный ужас.

Уходя, Мартидис оборачивается на зов, а человек, стоящий ближе всего к нему, выбрасывает вперёд руку с пистолетом и в следующее мгновение пускает ему пулю в лоб. Хлопок – и мужчина валится на землю, как подрубленный. Мои ладони разжимаются, выпуская камеру из руки, и я делаю механический шаг назад. В голове раз за разом разносится тот хлопок. Перед глазами – алая точка во лбу политика и его остекленевший взгляд. Я не сразу соображаю, что вышла на открытый участок между деревьями. Прихожу в себя, только когда спотыкаюсь об бревно, лежащее позади, и падаю на спину, вскрикивая от простреливающей боли из‑за чего‑то твёрдо‑острого, угодившего точно меж позвонков. Отскочившая камера больно ударяет по подбородку, но я, пересиливая тяжесть, которой налились ноги, встаю, тут же подмечая шевеление сбоку. Увидев бегущего ко мне мужчину с пистолетом, я кидаюсь в противоположную сторону, забывая о травмированной спине.

«Быстрее! Беги быстрее!» – Единственная здравая мысль, посетившая за последние полчаса, подгоняет вперёд. Тонкие ветки высоких кустарников хлещут по щекам, сердце пружинит где‑то в пищеводе, не давая ни малейшего шанса продохнуть. Петляю между деревьями, чтобы убийца не сумел прицелиться и застрелить из своего оружия. Где моя машина, чёрт возьми? Туда ли я бегу?

Истошно кричу, когда он меня нагоняет и валит животом вниз. Брыкаюсь, что есть мочи, лишь бы скинуть его с себя, но вмиг замираю, почувствовав, как в затылок упирается твёрдое дуло. Ещё горячее от только что вылетевшей пули.

– Попалась? – проникает мне в ухо. – Даю три секунды, чтобы помолиться.

Плотно зажмуриваюсь, подумав о папе и маме. Господи, они тоже умрут, когда узнают о моей смерти. Что я наделала?

– Прости… – шепчу, с прискорбием выдыхая в траву, прежде чем раздаётся выстрел, и всё вокруг меркнет, погружая в диковинный транс.

Такой тяжёлый, будто меня расплющило огромной бетонной плитой, из‑под которой уже не выбраться. На шею стекает что‑то мокрое и тёплое. Моя кровь? Я умерла?

Словно по волшебству, плиту поднимают, и лёгкие снова расправляются, впуская целебный кислород. Вбираю его в себя, вбираю, не в силах отдышаться, пока меня не переворачивают лицом к небу. Первое, что вижу перед собой: каре‑зелёные глаза, всматривающиеся в мои с суровым выражением. Поняв, что я ещё жива, делаю то, о чём вопит инстинкт выживания: защищаюсь. Бью незнакомца в скулу, одновременно пытаясь откатиться вправо, но эту попытку пресекают сразу. Кисти обеих рук молниеносно оказываются над головой в крепком захвате мужского кулака, а вторая его ладонь накрывает мой рот за мгновение до того, как я собираюсь позвать на помощь. Только кого?