Принцесса мафии

– Это картина с выставки Анны Сергеевны, – стараясь не выказать своего волнения, произнесла я, – отнесите её в мою спальню. Пожалуйста.

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

 

– Спасибо, дальше я сама, – сдержанно улыбнулась я охране.

Их лица, как всегда без единой эмоции (вот что значит годы дрессировки под командованием дедушки) повернулись ко мне.

– А повесить не надо? – уточнил Борис.

– Позже. Я пока не решила, куда именно повешу её, – я еще шире улыбнулась, – спасибо. Там, кстати, тетя Вера приготовила оладья. Покушайте тоже.

– О, покушать это хорошо, – Азат кивнул напарнику, – пошли, поедим. Ландыш, если нужна будет помощь – зови.

– Конечно.

Я едва сдерживалась от нетерпения, когда охрана выходила из моей комнаты. Почему‑то казалось, что они слишком медленно идут. Но умом я понимала – дело не в них, а в моем желании поскорее остаться одной.

Наконец, когда до моего слуха донеслись удаляющиеся шаги охраны, я плотно закрыла дверь и заперла её.

Сделала это – и почувствовала, как волнение душной волной накрыло меня с головы до ног.

Привалившись спиной к двери, я смотрела на картину. Крошечный уголочек с небом приветливо выглядывал из‑под бумаги, и как бы просил, чтобы я скорее освободила картину от неё.

А я…

Я теперь почему‑то не решалась.

Это было похоже на прыжок в неизвестность. Потому что я сердцем понимала – найди я подтверждение тому, кто именно прислал этот подарок, и во мне что‑то необратимо переменится.

Это пугало.

Но, как говорится, «любопытство сильнее страха смерти», вот и у меня оно пересилило.

Я подошла к картине. Ухватилась за край бумаги, она затрещала, и я начала её срывать.

Пальцы мои тряслись, в груди становилось то жарко, то холодно, но я продолжала освобождать картину.

Наконец, последний кусок бумаги был сорван и брошен в сторону, и я увидела картину в полном её великолепии.

Она была еще красивее, чем тогда, в зале.

Сердце защемило от чувств, которые я испытала, глядя на синее море и закат, растворяющийся в нем.

Волнение, тоска, трепет.

Ладонь моя – словно ведомая чьей‑то рукой – вытянулась вперед, я любовно повела ей по деревянной раме и почувствовала какую‑то неровность.

Бам!

Сердце подпрыгнуло вверх от волнения.

Пальцы, не спрашивая разрешения, начали прощупывать эту неровность, я слегка потянула её и достала бумажку.

Не мешкая, словно от этого зависела моя жизнь, я развернула её и пробежалась по ней взглядом.

Этот почерк был знаком мне. Он принадлежал Айдару.

А то, что было написано…

О, Боже мой. У меня подкосились ноги.

«Позвони мне. Я знаю – тебе скучно».

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

 

– И ты не знаешь, кто подарил тебе эту картину? – холодная сталь дедушкиных глаз впилась в мое лицо.

Даже щеки защипало.

Какое счастье, что я умела выдерживать столь пристальное внимание.

Секундами ранее, начался мой «допрос» – сразу же после того, как дедушка приехал домой. Видимо, охрана сразу сообщила ему о моем подарке, раз он поспешил не на кухню, а ко мне.

– Говорю же – охрана занесла картину. Всё, – сдержанно ответила я.

Дедушка поджал губы.

Я вздохнула. Переплела пальцы рук, как хорошая девочка (которой, впрочем, я и была) и предложила:

– Если тебе эта картина не нравится, так и скажи. Тогда пусть отнесут её куда‑нибудь. В гараж, например. Или сожгут.

Дедушка чуть сощурил глаза. Метнул взор на картину, потом перевел его на тетю Веру, и мне показалось, что взгляд его чуть смягчился.

– Ты что видела, Вера?

– Я‑что? – она пожала узкими плечиками.

Удивительно, несмотря на то, что ей было уже за 50, тетя Вера по‑прежнему казалось худенькой и хрупкой. Но, помнится, она говорила, что у неё порода такая. В её семье все женщины отличались худобой и невысоким ростом.

– Видела, кто привез?

– Рафаэль, я готовила на кухне. Увидела только охрану с подарком, когда они прошли в дом. Может, нужно у них уточнить?

– Они уже отчитались передо мной, – дедушка подошел к картине поближе и прошелся по ней сканирующим взглядом.

– Картина красивая, – сделал он вывод, – но кто же мог подарить её так, да еще анонимно?

– Может быть, Вадим? – тетя Вера вопрошающе изогнула брови.

– Вадим? Анонимно? – дедушка смерил её недовольным взглядом. – Зачем это ему?

– Может быть, он – романтик? – тетя Вера улыбнулась. – Вымирающий вид, так сказать.

– Может, – дедушка задумчиво усмехнулся, а затем вновь посмотрел на меня.

Теперь его глаза были не такими холодными, как секундами ранее. Хороший знак, но я не расслаблялась.

– Что сама думаешь, Ландыш? – спросил он.

– Не знаю, – я неуверенно пожала плечами, – картина меня порадовала, но если она огорчает тебя, то, повторяюсь, ты можешь сжечь её.

– Ну‑ну, – рассмеялся дедушка, – что за радикальные меры, Ландыш? Раз она порадовала тебя, пусть стоит. Решила, куда повесить?

– Мм, да, туда, рядом с туалетным столиком.

– Хорошо, – дедушка подошел к двери.

А я, затаив дыхание, проводила его напряженным взглядом.