Прятки с тенью

Когда ехала обратно в маршрутке, я опять погрузилась в черную тоску.

«Куда ни кинь, везде клин!» – говорила когда‑то мама.

Впрочем, говорила она такое достаточно редко. Она растила меня одна и привыкла не ныть и не жаловаться, а преодолевать трудности самостоятельно. Но у меня ведь не временные трудности, а полная катастрофа. Так отчего же я не обращаюсь к маме? Хоть выговориться родному человеку, поплакать на груди… Так отчего же я не бросила все и не улетела к родным осинам?

Ну, во‐первых, у меня нет денег на билет. Но это не главное, потому что можно, в конце концов, заложить пару колец и сережки. Во‑вторых, как я уже говорила, мы с мамой никогда не плачем. А третья причина, и самая главная, заключается в квартире.

Если мама узнает, что я потеряла квартиру, которую она с огромным трудом купила мне после окончания института, то она просто задушит меня собственными руками. И правильно, кстати, сделает, но мне‑то от этого не легче.

Мама много лет проработала на ситценабивной фабрике начальником цеха. Фабрика после перестройки не умерла, а, напротив, стала расширять производство – белье постельное всем нужно. Мама работала в три смены, прихватывала выходные, продала дом в деревне, оставшийся нам от бабушки, влезла в долги, но сумела преподнести мне к диплому подарок – крошечную квартирку с совмещенным санузлом, но зато отдельную. Свою собственную жилплощадь.

Когда я закончила ремонт и пригласила ее приехать посмотреть, впервые в жизни видела, как мама прослезилась. Так что если сейчас я приеду к ней и скажу, что потеряла квартиру, причем исключительно по собственной дурости, я просто не знаю, что она сделает!

В одном старом фильме я слышала фразу: если человек глуп, то это надолго. От себя могу добавить, что если человек идиот, то это навсегда. Грустно, но факт.

Когда я впервые поняла, что я – полная идиотка? То есть, наверное, была ею всегда, только ощутила это, когда прилетела в Штаты.

В первое время, когда поженились, мы с Генкой жили неплохо. Я работала на телевидении, тогда еще в другой передаче, он тоже где‑то что‑то делал. Не очень хорошо у него получалось, денег было маловато, но я, влюбленная дура, принимала за чистую монету все его разговоры о том, что в нашей стране трудно заниматься бизнесом, а на государственной службе все только и думают о карьере и никто – о деле.

Говорить Генка умел, я заслушивалась. Завораживал он меня, влюбленную дуру, своими разговорами. Ни на одной работе он долго не задерживался, говорил, что, пока молодой, хочет попробовать себя на разных поприщах. И как‑то вдруг заговорил о том, чтобы уехать в Штаты. Дескать, тут у него ничего не получается по объективным причинам. Если работать по найму, то начальник обязательно дурак и глушит всяческую инициативу. А на то, чтобы как следует раскрутиться в бизнесе, у него не хватает начального капитала.

Такие разговоры он вел несколько месяцев. Вначале я стойко сопротивлялась, возражала, мы ссорились. Потихоньку я привыкла, тем более что Генка уволился с работы и часами торчал «ВКонтакте». Денег стало маловато. В конце концов Генка показал мне письмо своей бывшей одноклассницы, которая уехала в Штаты три года назад. Письмо было приветливое, но короткое, у нас как раз запускали новое шоу, так что я позабыла про это письмо через два дня.

Через месяц Генка поставил меня перед фактом – он едет. Пока просто посмотреть, сказал он, прикинуть. Хотя эта его знакомая обещает свести с нужными людьми, устроить на работу. С языком у этого паршивца было неплохо – закончил в свое время английскую школу. И улетел, забрав с собой все деньги, отложенные мной на отпуск и на черный день. В промежутках между работой я скучала. Генка слал восторженные имейлы и эсэмэски. По ним выходило, что в Америке все дешево, жить можно прекрасно и условия для бизнеса исключительные. Работу мне он найдет в два счета. Так что я должна только заняться английским. И когда я написала ему, что приеду хотя бы в отпуск, он удвоил усилия и убедил меня продать квартиру и приезжать насовсем. Дескать, у него готов уже окончательный бизнес‑план, и знающие люди сказали, что это беспроигрышный вариант, но кредита в банке Генке не дадут, потому что он эмигрант. А если будет начальный капитал, то дело пойдет как по маслу.

Что заставило меня согласиться на эту авантюру? Наверно, я боялась принять окончательное решение. Потому что понимала, что Генка сюда не вернется и тогда получится, что у меня больше нет мужа. К этой мысли следовало привыкнуть, а я не могла. Скучала по нему, любила еще тогда… В общем, упорно отгоняла от себя все плохие мысли. Зарывала голову в песок, как страус.

Короче, я нашла трехмесячные курсы разговорного английского и занялась продажей квартиры, Генка же порекомендовал мне свою дальнюю родственницу, которая работала риелтором. Она‑то быстро разобралась в ситуации и поняла, что объехать меня на кривой козе не составит труда. Якобы для скорости она предложила мне вариант цепочки – она продает свою двухкомнатную и мою однушку и покупает хорошую трешку, как раз сейчас есть вариант. Денег в договоре указываем вполовину меньше, остальное они отдадут мне наличностью, а пока за это пропишут меня в своей трешке. Так мы и сделали, я еще радовалась, что родственники не обманут, и, разумеется, не взяла с этой бабы никакой расписки. Если человек идиот, то… ну, вы знаете, как там дальше.

В общем, я уволилась с работы и полетела в Штаты, не сообщив об этом маме. Как оказалось, это был мой единственный более‑менее умный поступок, хоть она сейчас живет и работает спокойно.

 

Оказавшись в аэропорту Нью‑Йорка, знаменитом аэропорту имени Джона Кеннеди, я совершенно растерялась от обрушившегося на меня многоязычного гула, от снующих в разные стороны толп. Белые, черные, желтые люди спешили по своим делам, разговаривали на сотнях разных языков, из которых я не понимала ни слова. Впрочем, я была в таком состоянии, что, наверное, не поняла бы, даже если бы со мной заговорили по‑русски.

Пройдя паспортный контроль и получив багаж, я остановилась в растерянности.

Мужа не было, никто меня не встречал. Все пассажиры моего самолета моментально рассосались, и я осталась совершенно одна в этом многолюдном человеческом муравейнике.

Я постояла десять, двадцать минут, все еще надеясь, что Генка появится, но с каждой минутой эти надежды таяли. Про себя я помянула его недобрым словом. Понимает же, каково мне стоять тут… хотя, может быть, у него что‑то случилось и он просто не смог приехать.

Видимо, на моем лице отразилось охватившее меня отчаяние, потому что подошла девушка в униформе и что‑то сочувственно спросила по‑английски.

Надо сказать, что после курсов английского языка я воображала, что понимаю разговорную речь и даже могу кое‑как объясниться. Но из того, что сказала мне девушка, я не поняла ни слова. Я даже подумала, что она говорит не по‑английски, а на каком‑то другом языке.

Видимо, увидев на моем лице растерянность, девушка повторила все еще раз, гораздо медленнее и отчетливее, и на этот раз я поняла хотя бы несколько слов и скорее догадалась, что она спрашивает, чем может мне помочь.

Тут я, к счастью, сообразила, что полагаться на мой разговорный английский не стоит, и просто протянула бумажку, на которой был написан адрес Генкиной квартиры, который я в последнем припадке благоразумия все же сумела у него выяснить.