Рассечение Стоуна
Босоногие крестьяне с чудовищными грузами на головах и запряженные лошадьми гари, казалось, воплощали таинственный дух древнего царства, подтверждали самые завиральные сказки Иоанна‑пресвитера[1], что писал в Средневековье о магическом христианском государстве, окруженном землями мусульман. Да, настала эра, когда в Америке пересаживают почки, и вакцина против полиомиелита добралась даже до Индии, но Хема никак не могла отделаться от ощущения, что со всеми своими знаниями, которыми ее щедро снабдил двадцатый век, она угодила в далекое прошлое. Частичкой власти Его Величество наделял расов, дежасмачесу и феодалов меньшего ранга, а они – вассалов и преданных слуг. Хеме льстило, что профессия врача была такой редкой, такой востребованной повсюду – от бедняцкой хижины до императорского дворца. Не востребованность ли определяет само понятие родины? Ну да, ты родился не здесь, но ты здесь нужен.
Около двух часов дня ее такси подъехало к бурым воротам Миссии, государства в государстве.
Территорию больницы окружала каменная стена, за ней прятались строения, над ней возвышались эвкалипты, а где их не было – пихты, палисандровые деревья и акации. Для устрашения грабителей поверху в стену были вмурованы битые бутылки – воровство цвело в Аддис‑Абебе буйным цветом, – хотя наводящий ужас вид несколько смягчали розы. Кованые ворота, обшитые листами железа, обычно были заперты, пеших посетителей на территорию впускали через калитку. Но сейчас и ворота, и калитка были распахнуты настежь.
Дверь и ставни хижины привратника Гебре также были раскрыты, а когда машина достигла вершины холма, Хема увидела и самого привратника (по совместительству священника), он подпирал дверь сарая камнем.
Заметив такси, Гебре в своем развевающемся одеянии и огромном тюрбане, под которым его маленькое лицо казалось совсем крошечным, бросился к машине; рука привратника сжимала крест и четки. Он словно хотел отогнать такси. Гебре и вообще‑то был дерганый, с резкими движениями и речью скороговоркой, но сегодня даже для него было чересчур. Казалось, он был поражен, словно и не чаял уже увидеть Хему.
– Хвала‑Господу‑за‑то‑что‑вы‑благополучно‑добрались! Добро‑пожаловать‑мадам! Все‑ли‑у‑вас‑ладно? Господь‑ответил‑на‑наши‑молитвы! – выпалил привратник на амхарском.
Она ответила поклоном на поклон, но Гебре продолжал трещать, пока Хема не окликнула его по имени. Протягивая ему банкноту в пять быров, Хема сказала:
– Возьми миску, ступай в бар «Царица Савская» и принеси мне доро‑вот.
Речь шла о вкуснейшем курином красном карри, приготовленном с эфиопским перцем бербере. На амхарском она говорила неважно, только в настоящем времени, но слово доровот выучила сразу. Последние несколько ночей в Мадрасе она просто мечтала об этом блюде, – что неудивительно после многодневного вегетарианского меню. Кусочки мяса мысленно заворачивались в нежнейшую инжеру и с наслаждением поглощались. К тому времени как Гебре вернется, соус хорошенько пропитает инжеру… у Хемы потекли слюнки.
– Сию‑минуту‑мадам‑там‑отличный‑повар‑благослови‑его‑Господь…
– Скажи‑ка, Гебре, почему двери и окна открыты? – Только сейчас она заметила, что его ногти и пальцы в крови, а на рукава налипли перья.
Тут‑то Гебре и выдал:
– О, мадам! Об этом‑то я и пытаюсь вам сказать. Ребенок застрял! Ребенок. И сестра. И ребенок!
Она не поняла. Никогда еще Гебре не представал перед ней в таком расхристанном виде. Хема улыбнулась и набралась терпения.
– Мадам! У сестры роды! Все идет не так, как надо!
– Что? Повтори! – Долго же ее не было, совсем забыла амхарский.
– Сестра, мадам! – Раздосадованный, что его не понимают, Гебре старался говорить все громче, пока не пустил петуха.
«Сестрой» в Миссии называли исключительно сестру Мэри Джозеф Прейз, ко второй монахине, матушке‑распорядительнице Херст, обращались «матушка», других монахинь в наличии не было.
К ее ужасу, Гебре прохрипел сквозь рыдания:
– Нет хода! Я все перепробовал, открыл все окна и двери, разорвал курицу!
Он схватился за живот, изображая роды, и попробовал перейти на английский:
– Бэби! Бэби? Мадам, бэби?
Мысль, которую он хотел донести, была достаточно ясна, тут ошибка исключалась. Но поверить в это Хеме было трудно, на каком бы языке с ней ни говорили.
Глава седьмая. Смертный смрад
Дверь в операционную распахнулась. Стажерка взвизгнула. При виде выросшей на пороге женщины в сари – запыхалась, грудь вздымается, ноздри раздуты – матушка‑распорядительница схватилась за сердце.
Все замерли. Откуда им знать, что это Хема, а не ее призрак? Женщина казалась выше и крупнее Хемы, и глаза у нее налиты кровью, будто у дракона. Только когда призрак заорал:
– Что за чушь мелет Гебре? Во имя Господа, что происходит? – всякие сомнения исчезли.
– Это чудо, – молвила матушка, имея в виду прибытие Хемы, но тем только окончательно ее запутала.
Раскрасневшаяся стажерка, сияя всеми оспинами на щеках, присовокупила:
– Аминь.
Морщины на лице Стоуна разгладились. Он не произнес ни слова, но вид у него был словно у альпиниста, который провалился в расселину и в последний момент ухватился за ниспосланную небесами веревку.
Много лет спустя Хема вспоминала:
– У меня во рту все пересохло, сынок, лицо залил пот, хотя было прохладно. Понимаешь, даже прежде того, как я оценила происходящее с медицинской точки зрения, меня поразил этот запах.
– Какой запах?
– Ни в одном учебнике ты этого не найдешь, Мэрион, не стоит и трудиться. Но он впечатывается сюда, – она постучала себя по носу, затем по лбу. – Если бы мне довелось написать учебник – хотя я особенно не стремлюсь, – я бы целую главу посвятила только сопровождающим роды запахам. Повеяло чем‑то вяжущим и вместе с тем сладковатым, эти два взаимоисключающих качества и определяют смертный смрад. Он всегда означает, что в родовой палате несчастье. Смерть матери, смерть младенца, одержимый мыслью об убийстве муж.
[1] Пресвитер Иоанн, в русской литературе также царь‑поп Иван, – легендарный правитель могущественного христианского государства в Средней Азии. Сам Иоанн и его царство являются, скорее всего, вымышленными, хотя многие исследователи находят его возможные прототипы.
