Ревелль

– Нет, скорее так, словно всю ночь не спала. – Роджер помог ей подняться. – Насколько далеко ты вернулась?

– Кажется, всего на минуту назад. – Она судорожно вздохнула, лицо все еще было бледным. – Боже мой. Одно неверное движение – и я бы сократила свою жизнь на несколько лет.

Если Триста ради моего спасения заново прожила всего одну минуту, значит, она будет дышать, смеяться, любить на сто минут меньше. Из‑за меня.

– Спасибо тебе. – Я обнял Тристу, и впервые в жизни она не стала кривить лицо и закатывать глаза.

– У тебя весь пиджак порван. – Она уткнулась мне в плечо, и голос прозвучал глухо.

– Ну и пусть. Зато меня не раздавило в лепешку.

Роджер поднял разбитого херувимчика и показал нам.

– Узнаёте?

Триста вынырнула из моих объятий и взяла статуэтку. Снизу был нарисован черный бриллиант. Внутри него изящные стрелки часов показывали на девять и двенадцать.

– Компания Дьюи. Это его логотип.

– Мы что, сегодня будем драться с обоими твоими братьями?

– Я видел тут Джорджа. – Я потер виски. – Не знаю, он это сделал или нет, но вид у него был весьма довольный.

– Знал, что мне придется путешествовать. Скотина он, этот Джордж. – Триста провела пальцем по гравированным часам. – Дьюи намного лучше. Он парень неплохой. Даже, наверное, единственный хороший человек в нашей семье.

Роджер окунул палец в темную лужу, образовавшуюся под разбитым ящиком.

– Должно быть, он наливал спиртное в эти статуэтки, чтобы провезти мимо береговых властей.

Триста взяла тросточку и обернулась. К нам уже направлялись полицейские.

– Пора сваливать.

Мы растворились в толпе. Я спросил Тристу:

– Когда ты уходишь в прошлое, что происходит с прежней версией тебя?

Она сдвинула брови:

– Никакой «прежней меня» не существует. Я все та же самая. Просто заменяю саму себя.

– А куда девается старая линия времени? – продолжал я расспрашивать. – Может быть, существует некая альтернативная вселенная, в которой я погиб под ящиком херувимчиков, наполненных выпивкой?

– Терпеть не могу путешествия во времени, – простонал Роджер.

– Откуда мне знать? – ткнула меня в бок Триста. – Предвидела б я, что ты это так обмозговывать будешь, оставила бы тебя под ящиком.

– Тише, – вполголоса скомандовал Роджер. – Прихвостни Джорджа обрабатывают эдвардианца.

– Телепата, который умеет читать мысли? – обернулся я через плечо.

– Именно. – Роджер остановил продавца с серебристыми оленьими рогами, взял у него с подноса три ярко‑желтых напитка и взамен положил три драгоценных камня. – Пейте.

– Но ты же говорил…

Он протянул мне стакан:

– Если мы накачаемся до оцепенения, они не смогут прочитать наши мысли.

– До дна, ребята. – Триста подняла бокал, и мы опрокинули приторно‑сладкие коктейли.

Лимонная жидкость разожгла в моих жилах огонь медового цвета, и весь мир покачнулся, окрасившись причудливыми солнечными оттенками.

Ого. В голове зажужжало, затянули сладкую песню золотистые пчелы. Почему я их раньше не замечал?

– Пчелки, – хихикнул я.

Триста как‑то странно посмотрела на меня.

– Где?

Я раскрыл рот, чтобы объяснить, и оттуда выпорхнул целый рой шмелей.

– Пчелки‑и‑и! Ж‑ж‑ж!

Роджер хихикнул. Триста горестно закатила глаза, но ее плечи ходили ходуном.

От смеха у меня выступили слезы. Я хотел спросить, слышат ли они тоже этих пчел, но слова во рту оказались тяжеловаты. Я так и не смог их произнести.

– Пчелки‑и‑и‑и! – прошептал я.

В своей жизни я, конечно, видел немало пчел, но никогда не видел их по‑настоящему, понимаете?

Роджер повалился наземь и потянул меня за собой. Мой лучший друг, мой волшебный, божественный приятель хохотал так, что не мог устоять на ногах.

Музыка вознесла меня над друзьями. Я полетел вместе с пчелами, кружась среди звезд…

И потом я увидел это. Часы в форме бриллианта, пришитые на лацкан незнакомого парня. Они сияли так, словно их заколдовали пчелы. Пчелки мои, они хотели, чтобы я это увидел. Хотели, чтобы я следовал за символом, едва не прикончившим меня. Я попытался рассказать об этом Тристе и Роджеру, но язык по‑прежнему меня не слушался. Поэтому я просто ткнул пальцем в сторону незнакомца и пошел за ним.

Мой взгляд был будто прикован к этому юноше. Я спешил вслед за ним к самому грандиозному шатру, подобных которому никогда еще не видел. Высотой этажей в десять, испещренный вихрем фиолетовых и черных полос, с овальным потолком, открытым навстречу ночному небу. Из дверей лилась музыка, она притягивала меня, точно пение сирен.

Роджер мрачно хохотал рядом со мной, твердя что‑то про семейное воссоединение, но я ничего не слышал, кроме жужжания, охватившего мой разум, проникавшего до костей. «Ты уже бывал в этом шатре», – шептали мне пчелы.

Неужели родители когда‑то возили меня на Шарман?

Часы‑бриллиант нырнули вслед за толпой в переполненный шатер, где над входом висела афиша с той прелестной девушкой в полный рост. Я сунулся было за ними, но ловкие руки оттащили меня обратно и юркнули в карман порванного пиджака. Там лежала мамина брошь. Я прикрыл ее рукой, и на меня заорала пожилая дама в огненно‑красном блестящем платье. Ее слова потонули в музыке и жужжании пчел.

Роджер закинул руку мне на плечо, и дама, выпустив меня, взяла его за щеки. Под ее касаниями он растаял, превратившись в вертлявого мальчишку с гладким, без единого шрама, смуглым лицом. Я моргнул, и мальчишка снова стал Роджером. Пчелы запели, зазывая меня в шатер. «Ты здесь уже бывал, – шептали они. – Иди за нами».

В театре пульсировала музыка, словно пришедшая из другого мира. Сердце бешено билось в такт ударам барабанов, в головокружительном темпе буйного фортепиано. Во влажном воздухе порхали блестки, перекликаясь с мерцающими над шатром звездами. Прикасались друг к другу жаркие тела, расплывались в лихорадочном трансе подернутые дымкой глаза.

Так много обнаженной кожи – мягкой, податливой.

Обворожительные девушки скользили по моей шее длинными ногтями и упархивали прочь. Парни с обнаженными торсами подмигивали, пожирая меня жаркими взглядами. Улыбки были заразительными, и вскоре от восторга у меня заболели щеки.