Шишкин корень
– Носки не отдам! – отрезал я и грустно пошевелил большими пальцами на ногах.
Гришка присел рядом.
– Эх, тово‑ентово, хвонарик‑то знатный был, – вздохнул Архипка и приземлился по другую сторону от меня.
– М‑да, нам бы за него вместе с твоими башмаками такую деньгу на Ветошном рынке отвалили, – Гришка пнул стоящий в ногах деревянный ящик, – целый пуд ваксы аглицкой купить можно! А теперь даже на корку хлеба не осталось…
– Слышь, Гришаня? – вдруг оживился Архипка. – Нонче на ипподроме бега, говорят, хорошую деньгу зашибить можно.
– А нам‑то что толку, поставить‑то всё равно нечего!
– Так то ж не ставить, а бежать придётся, – Архипка вскочил. – Там скороход аглицкий побежит пятнадцать вёрст, а кто его обгонит – тому, на‑ка вона, сто рублёв из собственного карману обещал выложить.
– Так уж и сто рублёв? – прищурил правый глаз Гришка.
– Вот те крест! – Архипка спешно перекрестился.
– Можно опробовать, – задумчиво кивнул Гришка, – только сначала энтого обую…
– К шести успеется, я вас там ждать буду, меня Семёныч с калачами снарядил.
Мы пожали Архипке руку и рванули к Гришке.
Глава 4
Авось да небось с победой врозь
Оказалось, Гришка, как и я, жил на Звездинке. Я – на нечётной стороне улицы, в доме номер пять, многоэтажке с детской библиотекой, прямо за домом чертёжника, где когда‑то работал Максим Горький, а если точнее, Алёша Пешков. Дом чертёжника стоял на своём месте, а моего, естественно, ещё и в помине не было. Гришка жил на другой стороне, ближе к пересечению Звездинки со Студёной. Его дом до нашего времени не сохранился, поэтому увидел я его впервые. Домик был маленький, бревенчатый, почерневший и слегка покосившийся.
Звездинка выглядела лысовато, хотя сквер уже был разбит. Тоненькие низкие деревья проглядывали сквозь опрятный металлический забор, ровные дорожки были посыпаны гравием. Вокруг сквера рядами стояли невысокие, не больше двух этажей, домики: деревянные – украшенные резными наличниками и замысловатыми узорами на крышах, кирпичные – крепкие и приземистые.
Гришка скрипнул калиткой и пропустил меня вперёд. Махнув на пышный куст крыжовника у забора, коротко отчеканил: «Жди здесь», – и исчез. Я спрятался за куст.
Обозримая часть двора показалась мне неприбранной. Всюду валялась хозяйственная утварь, старая грязная обувь, вокруг деревянной бочки с водой бегали две тощие курицы, на кривом заборе сушился треснутый горшок, из‑за угла дома выглядывали на удивление аккуратные грядки.
Внимательно рассмотреть двор я не успел. Зычный женский голос разрезал тишину: «Гришка, ирод окаянный! Чаво в шкапу забыл? Опять без дела шасташь – чё те не работатца, дармоед?..»
Гришка выскочил из дома и, шмыгнув под куст, пристроился рядом со мной.
Прошипел в ухо:
– Пригни‑ись…
Из дома выглянула рыхлая бесцветная женщина лет сорока с грязным полотенцем в руках, пошарила по двору рыбьими глазами и, не увидев беглеца, с грохотом захлопнула дверь.
Гришка, приложив палец к губам, кинул на траву одежду. Я переоделся в широкие штаны и свободную тёмно‑синюю рубаху, подпоясал её ремнём.
– На‑ка вот! – Он с видом факира достал из‑за спины и поставил передо мной пару прилично поношенных ботинок с круглыми носами и растрёпанными шнурками. Сверху положил два куска холщовой ткани.
Я почесал затылок. Если честно, надеть вместо любимых кроссовок пару старых башмаков – то ещё удовольствие. К тому же в голове сразу зашевелились мамины поучения о негигиеничности ношения чужой обуви. Но выбора у меня не было. Я стянул грязные, все в комьях репейника носки.
– Надевай, мне они уже всё равно малы, не выкидывать же, – подбодрил меня Гришка. – Рубаху и штаны отдашь, когда на свои заработаешь, ботинки можешь оставить себе.
– Спасибо, всегда о таких мечтал, – съязвил я шёпотом и, сморщившись, сунул ноги в ботинки.
– Портянки‑то намотай, в кровь сотрёшь, – Гришка кивнул на куски ткани.
Я попробовал намотать тряпку на ногу и засунуть в ботинок. Ничего у меня не вышло… Тряпка топорщилась и съезжала, не пускала ногу в ботинок.
– Вот отелёпок! – выругался вполголоса Гришка.
– Э‑э, полегче… – возмутился я.
Гришка присел на корточки и аккуратно укутал мои ступни в портянки. Получилось очень даже ничего. Ноги занырнули в ботинки на раз.
Пока я их шнуровал, Гришка достал из кармана облупленную жестянку, зачерпнул из неё пальцем прозрачную вонючую жижу, растёр в ладонях и залез липкими руками в мою шевелюру.
Я отпрыгнул в сторону как ошпаренный:
– Дурень, ты чего? Совсем обалдел?
– Не боись, это ж брильянтин, для образу, тебе ж на Покровке вечером выступать. Для себя делал, от сердца отрываю.
