Сын Губернатора
Мы послушно замолкаем и больше к этой теме не возвращаемся.
После занятий я забегаю в читательский зал, а затем, перед выходом из универа, набираю из кулера воды в пластиковый стаканчик. Делаю небольшой глоток, разворачиваюсь и резко налетаю на чье‑то большое тело.
Рука дергается, и часть воды из стакана выплескивается на рукав кожаной куртки.
– Неуклюжая, – слышу над головой.
Вскидываю голову и натыкаюсь на пронизывающий взгляд сына губернатора.
– Извини‑те… – выдавливаю из себя и, протянув руку, пытаюсь смахнуть капли с черной кожи, но мне не позволяют.
Герман делает это сам и уже намеревается уйти, как я вспоминаю, что не поблагодарила его за спасение.
– Спасибо! – посылаю в спину, – за то, что заступился перед деканом.
Парень замирает, оборачивается ко мне и проговаривает негромко:
– Никогда больше не смей разговаривать со мной.
Кожа лица мгновенно вспыхивает. От стыда горят уши, а горло стягивает спазмом.
Глава 5.
Остаток недели проходит на удивление спокойно. В деканат меня больше не вызывают, и с Греховцевым я не встречаюсь.
Банду девиц во главе с Нечаевой и Пахомовой избегаю сознательно. Перемены провожу в аудиториях, в буфет и туалет хожу только во время лекций.
К понедельнику я окончательно расслабляюсь. Похоже, никто меня преследовать не собирается, и инцидент можно считать исчерпанным. Настроение омрачает только две вещи: необходимость носить зимнюю обувь в начале октября и почти постоянное чувство голода.
Если бы не тетя Марина из буфета, не знаю, как бы я жила.
Доедаю пирожок до последней крошки, выпиваю чай и, пока никто не видит, стреляю булочку, оставленную кем‑то из студентом на подносе с грязной посудой. По виду ни разу никем не кусанная.
В приподнятом настроении выхожу из буфета и сворачиваю за угол, в сторону туалетов. Толкаю дверь и чувствую, как сзади на меня налетает чье‑то тело.
Даже пикнуть не успеваю, как оказываюсь внутри тесного помещения, прижатой лицом к стене.
– Ты убогая, а не бессмертная, – шипит в ухо голос Пахомовой, – ты че там наплела про меня?
– Я?..
Дверь хлопает, и в кабинку протискиваются еще двое. Блондинка Кристина и ее подруга, имени которой я не знаю.
– Кто тут у нас? – издевательски смеется она, – любительница чужих объедков?
– Фу, блин, меня сейчас стошнит, – театрально стонет ее подружка.
Меня тоже. От страха. Пальцы Пахомовой больно сжимают мой затылок, а ее нога подпирает бедра.
– Я никому ничего не говорила, – сиплю еле слышно.
– Никому?! – звереет Крис, а следом в мою поясницу врезается чей‑то кулак.
Чертовски больно. Дергаюсь, пытаясь освободиться, но делаю только хуже. Меня хватают за волосы и сгибают над раковиной.
– Ты че, сука, Герману жаловаться на меня решила?! – цедит Ира, – меня из‑за тебя, нищебродка, чуть не отчислили!
– Я не жаловалась!
Вместо ответа на мою голову обрушивается поток ледяной воды из крана. Я начинаю кричать, вырываться, но все бесполезно. Они держат меня втроем, и уже вскоре я чувствую, как холодные ручейки бегут за шиворот, пропитывая собой плотную ткань.
Как я по универу ходить в ней буду?! Как я до общежития дойду?!
Дергаюсь в сторону и слышу жалобный треск толстовки. Рукав оторвался.
Твою мать!
– Упс, – мерзко смеется Кристина.
– Не жалко, – поддакивает Ира, – ей давно уже пора полы мыть.
Не знаю, откуда у меня берутся силы, но я буквально отшвыриваю от себя Пахомову, вслепую ударяю Нечаеву и, подняв с пола рюкзак, вылетаю из туалета в коридор.
– Куда прешь, ущербная? – летит от кого‑то.
Расталкиваю толпу в холле и вся насквозь мокрая выбегаю на улицу. С ног сбивает холодный ветер, который благодаря пропитанной водой толстовке моментально промораживает до костей.
Перепрыгивая через две ступени, слетаю с крыльца и, давясь слезами, бегу по тротуару мимо парковки.
– В общаге воду отключили? – ржет кто‑то, – решила в туалете помыться?
Шутка сопровождается взрывом хохота.
– Да нет, уборщица спутала ее со шваброй и помыла ею полы.
Обхватив себя руками, ускоряюсь. Добегаю до угла здания корпуса, поворачиваю за него, чтобы отсечь себя от жертв остроумия. Какое‑то время еще бегу, но затем, почувствовав, как колет в боку, перехожу на быстрый шаг.
Громко всхлипываю и размазываю по лицу капающую с мокрых волос воду вперемешку со слезами.
– Садись, – неожиданно раздается сбоку.
Резко остановившись, поворачиваю голову и замечаю медленно катящуюся параллельно со мной черную спортивную машину, из окна которой на меня смотрит Греховцев.
– Нет, – решительно качнув головой, возобновляю шаг.
– Сядь в машину, идиотка!
– Ты сам сказал не подходить к тебе, так что… – на языке вертится грубость, но я вовремя его прикусываю.
– Сядь в машину, разговор есть.
Я представляю примерно, о чем будет этот разговор, но все равно мешкаю. Быстро оглядываю кофту и джинсы, по которым расползлись огромные темные пятна и свисающий почти до локтя оторванный рукав.
– Я мокрая, – произношу глухо.
– Сядь в машину, – еще жестче повторяет Герман.
Оглядевшись вокруг и убедившись, что никто нас не видит, переступаю через бордюр, открываю дверь и сажусь рядом с мажором.
– Если твои фанатки увидят нас вместе, завтра меня четвертуют.
– Это они? – уточняет парень, кивком головы указывая на мои лохмотья.
Я вообще‑то никогда не ябедничала. В детдоме стукачей не любят. Но сейчас проговорилась.
– Слушай, – начинаю взволнованно, – я знаю, о чем ты хочешь поговорить…
Греховцев заламывает бровь и смотрит на меня в ожидании.