Там, где раки поют

Киа не знала, как разговаривать с детьми, а с учителем и подавно, но хотела научиться читать, хотела узнать, какое число идет после двадцати девяти.

– Кэтрин, золотко, если ты меня слышишь, прошу, покажись. Такие у нас законы, детка, – хочешь не хочешь, а в школу ходить надо. Да и тебе там понравится, зайка. Там каждый день кормят горячим обедом, бесплатно. Сегодня, по‑моему, пирог с курицей – хрустящий, с корочкой.

Вот это уже другое дело! Киа замучил голод. На завтрак она сварила кукурузную кашу, покрошив туда крекеры, потому что соль в доме кончилась. Одну жизненную премудрость она успела усвоить: кукурузная каша без соли – это не еда. Пирог с курицей она пробовала считаные разы, но как сейчас помнила хрустящую золотистую корочку, а под ней пышное тесто. Помнила, какой он сочный, ароматный. Она выглянула из зарослей – желудок все решил за нее.

– Здравствуй, дружочек, я миссис Калпеппер. Ты уже совсем большая, пора в школу, да?

– Да, мадам, – отвечала Киа, не поднимая глаз.

– Можно босиком, это ничего, другие так ходят, а вот юбку надеть придется, ты же девочка. Есть у тебя юбка или платье, дружок?

– Да, мадам.

– Вот и славно, тогда давай переоденемся.

Миссис Калпеппер зашла следом за девочкой на веранду, переступив через птичьи гнезда, что разложила рядком на полу Киа. В спальне Киа надела единственное платье, что было ей впору, – в клетку, одна бретелька оборвана и пришпилена булавкой.

– Ну вот, милая, другое дело.

Миссис Калпеппер протянула ей руку. Киа потрясенно уставилась на ее ладонь. Вот уже несколько недель она ни к кому не прикасалась – а к постороннему человеку и вовсе никогда. Но она вложила в пальцы миссис Калпеппер худенькую ладошку, и школьный инспектор повела ее по тропе к “форду крестлайнеру”, за рулем которого сидел угрюмый водитель в серой фетровой шляпе. Киа, устроившись сзади, за всю дорогу ни разу не улыбнулась – ей было неуютно, совсем не то что цыпленку под крылом у наседки.

Школа для белых в Баркли‑Коув была одна. Все классы, с первого по выпускной, учились в двухэтажном кирпичном здании на Главной улице, в дальнем конце от полицейского участка. Для цветных детей была своя школа – одноэтажная, бетонная, на выезде из Цветного квартала.

Киа провели в кабинет директора, но имени ее в списках не нашли, а даты ее рождения никто не знал, так что ее записали сразу во второй класс, хоть в школе она не училась ни дня в жизни. Первый класс, как сказали ей, и так переполнен, да и не все ли равно, ведь болотная детвора походит в школу месяц‑другой, а потом только их и видели. Когда директор вел Киа гулкими коридорами, на лбу у нее выступила испарина. Директор распахнул дверь и легонько втолкнул Киа в класс.

Клетчатые рубашки, широкие юбки, башмаки – всякие‑превсякие; кое‑кто босиком. И глаза – все глядят на нее. Никогда в жизни Киа не видала столько народу. Дюжина, не меньше. Учительница, та самая мисс Ариэль, которой мальчишки помогли в тот раз донести покупки, усадила Киа за заднюю парту. Вещи велела положить на полочку, но складывать было нечего – Киа пришла с пустыми руками.

Учительница вернулась к доске и обратилась к новенькой:

– Кэтрин, встань, пожалуйста, и назови свое полное имя.

У Киа засосало под ложечкой.

– Ну же, дружок, смелей.

Киа встала.

– Мисс Кэтрин Даниэла Кларк, – четко произнесла она, Ма как‑то сказала, что так звучит ее полное имя.

– Ты можешь нам продиктовать по буквам слово “кот”?

Киа молчала, уставившись в парту. Джоди с мамой немного учили ее буквам, но вслух называть их, да еще перед классом, не приходилось.

Внутри все сжалось от ужаса, и все‑таки она попыталась: “т‑о‑к”.

Весь класс, от первых парт до последних, затрясся от смеха.

– Шшш! Ну‑ка, тихо! – прикрикнула мисс Ариэль. – Никогда – слышите, никогда – нельзя смеяться над товарищем! Пора бы уже понимать.

Киа притаилась за своей задней партой, мечтая стать невидимкой, как жучок‑короед в трещине дуба. Учительница продолжила урок, и вскоре Киа, хоть ей и было не по себе, подалась вперед – в ожидании, когда же скажут, что за число идет после двадцати девяти. А мисс Ариэль все говорила про какую‑то там фонетику, а ученики, сложив губы трубочкой, повторяли за ней: “а, о, у” – ворковали, ну словно голуби.

Ближе к одиннадцати сытный дух горячей сдобы наполнил коридоры, просочился в класс. У Киа от голода свело живот, и когда ученики наконец потянулись гуськом в столовую, рот ее был полон слюны. Вслед за остальными она взяла поднос, зеленую пластмассовую тарелку и приборы. В стене было окошко с прилавком, а там на огромном эмалированном противне лежал куриный пирог с хрустящей корочкой, истекал горячим соком. Высокая чернокожая повариха, улыбаясь и кое‑кого из детей называя по именам, плюхнула ей на тарелку толстый кусок пирога и порцию розовых бобов в масле, да еще и сдобную булочку добавила. Киа взяла банановый пудинг и красный с белым пакетик молока – каждому полагалось по одному.

Она оглядела зал – почти все столы заняты, за каждым смеются, болтают. Она узнала Чеза Эндрюса с приятелями, под велосипеды которых едва не угодила, – и отвернулась, села подальше. Несколько раз ее взгляд сам собой устремлялся на мальчишек – единственных, кого она тут знала. Но те, как и все прочие, ее не замечали.

Киа уставилась на пирог, начиненный курицей, морковкой, картошкой, зеленым горошком. Сверху – румяная корочка. К столу приближались две девочки в пышных юбках с рюшами. Одна высокая, щупленькая, с льняными волосами, другая круглолицая, щекастая. В таких юбках, подумала Киа, ни на дерево не залезешь, ни в лодку не сядешь, ни лягушку не поймаешь, ни даже собственных ног не увидишь.

Она уткнулась в тарелку. Как поддержать разговор, если они к ней подсядут? Но девчонки прошли мимо, щебеча, как птички, и сели за другой стол, к подругам. Несмотря на голод, кусок не лез Киа в горло, во рту пересохло. Осилив кусочек‑другой, Киа выпила все молоко, а остатки пирога затолкала в молочный пакет и вместе с булочкой завернула в салфетку.

За весь остаток дня она и рта не раскрыла. Учительница задала ей вопрос, а она молчала как рыба. Она ведь сюда пришла учиться, а не других учить. “Зачем выставлять себя на смех?” – решила Киа.

Когда прозвенел последний звонок, она пошла на автобус, ее обещали высадить в трех милях от поворота к их хижине – дальше не проехать из‑за песка, – а наутро автобус приедет за ней, и так каждый день. На обратном пути, когда автобус трясся на ухабах, а за окном мелькали островки спартины, с переднего сиденья раздалось ехидное:

– МИСС Кэтрин Даниэла Кларк!

Белобрысая‑долговязая и Пухлая‑щекастая, которых Киа видела в столовой, заверещали наперебой:

– Эй, курица болотная! Где твоя шляпка, крыса тростниковая?