LIB.SU: ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА

Тающий след

– Ты самая никчемная на свете, правда? Ты не просто никчемность, а самая‑самая? И весь зрительный зал замирает в восторге и ужасе?

И Вероника уже смеялась, и из фольги от шоколадки они сделали корону, а слезы все еще капали – и главное было не закапать слезами и чаем широкий тяжеленный альбом по искусству, который служил подносом. Как только Ида его довезла…

 

* * *

 

Однажды Вероника перевернула обложку подноса – просто так, механически. Она не сразу отследила, что произошло. Только будильник потом показывал, что прошло несколько часов, а по ощущениям это были минуты. Главное, она совсем не устала. И жизнь не была больше серой тоской. И еще – было все равно, что она неудачница. Она провела все это время, листая страницы без текста, на которых были только старые картины – наподобие тех почтенных книг из обязательных списков, которые каждый уважающий себя… должен‑обязан… чтобы считаться культурным…

Изображения больше не были плоскими. Они стали трехмерными, объемными – и впустили ее в себя, как будто дверь открыли. Вот это Вероника увидела ясно: одна дверь перед ней закрылась, а другая открылась, синхронно. Так же как когда‑то у Иды с ее бездонными шкафами открылась «книжная» дверь.

Ида привозила другие альбомы, и Вероника переселялась в них и проводила там целые дни. А потом перебиралась следом за художниками, картинами и эпохами в другие книги – искала, находила, шла по следу – и все понимала и помнила. И не было никаких закрытых дверей: когда открывались одни, другие оставались распахнутыми, комнаты в этих мирах шли анфиладами, как во дворцах и музеях, и можно было свободно перемещаться в любую. И можно было там блуждать, как когда‑то – в книжных мирах.

– Тебе не мешает этот образ доброго дедушки на облаках? – спрашивала Ида, когда они вместе рассматривали микеланджеловское «Сотворение Адама». – Для меня он долго был барьером в отношениях с Богом… А недавно я прочитала, что один исследователь рассмотрел на этой фреске детальное изображение головного мозга, зашифрованную картинку с Высшим разумом.

Тогда Адам – это эмбрион, вдруг увидела Вероника. Такой младенец‑гигант с поджатыми ножками.

– Смотри, какая у него беспомощность во взгляде. Смотри, как ему страшно! Они же расстаются навсегда! Он только что был замыслом, а стал самостоятельным существом, отделился.

Но это расставание – для жизни, а мой ребенок тоже пришел в этот мир – и ничего не успел! И для него ничего не сбылось! Ничего не успело начаться! Он ничего не смог ни пережить, ни почувствовать, кроме, наверное, боли и страха! А я даже не успела понять, что он у меня был! Мы вообще не встретились, мы сразу расстались! Ида, и они говорят, что больше у меня не будет детей!

– Всё, что мы можем, – это сейчас его оплакать. – Ида обнимала Веронику. – И если у человека, даже небывшего, есть те, кто плачут по нему, то это больше, чем ничего. Этот мир – всегда встреча‑прощание. Поэтому так хочется защитить любимых людей. Это единственное, о чем никогда не жалеешь.

 

* * *

 

С Идой тоже приходилось расставаться, хоть и ненадолго – она собиралась в санаторий. Вероника уже начинала вставать, а стена над ее кроватью была увешана репродукциями из журналов «Художественная галерея». Коллаж постепенно перебирался на другую, внешнюю стену с протекающими швами, и потеки перекрывались новой реальностью. И то, что раньше было пустотой и убожеством, оказалось пространством, которое можно осваивать и где можно взять разбег. У нее был целый мир, который можно улучшать и украшать, он этого ждал и в этом нуждался.

– Вероничка, а ты пиши мне письма. Все, о чем мы обычно с тобой говорим. А то я много пропущу, мне жалко! Ты так быстро продвигаешься. Вот прямо записывай все подряд, каждый день, все свои мысли, быстро‑быстро. Не думай об ошибках и не поправляй – пиши и пиши.

– Ты научилась пользоваться компьютером? – пошутила Вероника.

– Мне Марлена будет помогать. Она говорит, что продвинутая. Вот, написала на бумажке свое «мыло» какое‑то.

А по приезде Ида предложила:

– Может, тебе и правда не возвращаться в филологию? Зачем читать чужое, когда можно писать свое. Ты ведь интересно пишешь. Самостоятельные мысли. Ты когда‑нибудь думала о журналистике? Я тут показала твои «письма бабушке» знакомым знакомых – одобрительно отозвались, грозились даже где‑то напечатать.

Писать? Журналистика? Это значит – постоянно общаться с чужими людьми и все время краснеть до ушей, вместе с ушами? Но вслед за этим Вероника представила чистый лист… нет – пустой экран ноутбука с подмигивающим курсором: давай, начни уже. А потом – изумительно красивый арт‑блокнот, который видела в «Библиоглобусе» – с вангоговскими ирисами на обложке, островками цитат и фрагментов картин на разноцветных страницах. Если его купить, счастливый блокнот, все получится!

Это было больше, чем чистый лист – незавершенный мир, который ждет ее участия. И она нужна не только самой себе или Иде, а всему этому постоянно обновляющемуся миру. Там будет все другое! Новое!

И когда новенькую спросили, как ее зовут, она ответила:

– Вера.

 

Часть вторая

 

В десять утра в корпусе импрессионистов Пушкинского музея никого не было. Посетители начинали с главного здания, на что Вера и рассчитывала, и можно было походить в тишине и одиночестве, и видеть не головы на фоне картин, а сами картины.

Когда она прошла все залы и этажи и спустилась к началу выставки, от Модильяни к Каспару Фридриху, и уже собиралась повторить забег, раздался голос, который никак не мог принадлежать музейной смотрительнице:

– Привет! Ты тоже жаворонок?

Прошло три года, но Вера его узнала – это был тот самый лыжник из Белогорска, естественно, без лыж, но все равно выглядевший по‑спортивному со своими размашистыми движениями. Размахивал он складной картой: на выставку «Воображаемый музей» привезли шедевры из разных стран и развесили не в одном зале, а сразу во всех, среди постоянных коллекций. Их надо было отыскивать по всему зданию, и чинное посещение храма искусства превращалась в квест. А на карте была шпаргалка – схемы залов с миниатюрами картин.

– Какое там, я бедная сова, – вздохнула Вера, – вскочила в семь, чтобы прийти к открытию.

– Ваня! Ершов! Мы здесь! Мы идем к ботинкам Ван Гога, догоняй! – Нестройный хор мужских и женских голосов, раздавшийся с лестницы, упростил задачу вспомнить имя.

– В шею их сейчас вытолкают, а не к Ван Гогу, чтобы не орали, – прокомментировал Ваня, но догонять друзей не спешил.

TOC